– Мы всем говорили, что там занято, – говорит Татьяна. – Надо же было как-то придержать место до поры до времени.
Вход с улицы впечатляет, двойные двери, балкон над портиком, но внутри… о, боже! Разруха и грязь. На первом этаже возвышается сцена, в глубине она заставлена нарисованными масляной краской старыми, потертыми декорациями.
– Не слишком подходящее место для детей, – сказала Стефа, глядя на пустую комнату, покрытые пылью доски. – Может, наверху будет лучше.
Этажом выше они проходят через бальный зал с мраморными колоннами и зеркалами на стенах. Сквозь разбитые стекла высоких окон сильно дует.
– Летом здесь была школа архитекторов, но, когда похолодало, они переехали в другое место, – говорит Кристина.
– Неудивительно. Зимой этот зал не протопишь, – мрачно говорит Стефа.
– Если утеплить, здесь могли бы спать старшие мальчики.
Корчак старается держаться бодро, но его охватывает тревога. На память приходят случаи, когда беженцев и нищих размещали в подобном, большом и неприспособленном, здании вроде синагоги или закрывшейся фабрики, а через несколько недель или дней голод и тиф опустошали наспех построенные нары.
Нет, такого он не допустит. Стефа идет рядом с ним. Вместе с ней они превратят его в дом для детей, теплый и уютный.
Он садится на пыльный стул и топает по паркету.
– Его нужно просто как следует натереть.
– Но ведь здесь всего одна грязная уборная для двухсот детей и персонала.
– Значит, купим ведра и будем опорожнять их каждое утро.
– Сначала здесь нужно все хорошенько оттереть, – говорит Стефа.
Кристина возвращается из кафе внизу с метлами и шваброй. Корчак снимает пальто и куртку, закатывает рукава, тянется за метлой.
– О нет, пан доктор. Я сама, – говорит Кристина.
– Вот чем обычно заканчиваются благородные жесты – приходится махать метлой или чистить картошку.
– Ты, – говорит ему Стефа, – только путаешься под ногами. Сходи узнай у Татьяны насчет аренды. И выпей чего-нибудь горячего.
Он идет к выходу, но внезапно возвращается, берет Стефу за руки и нетвердо говорит:
– Мы справимся, Стефа, дорогая, правда?
– Справимся, – отвечает она. – Мы всегда справляемся.
Глава 21
Варшава, декабрь 1941 года
Мрачный декабрьский день в большом зале на улице Сенной. Галинка зажигает последнюю свечу в меноре, дети собираются вокруг. Маленькие огоньки разгораются, унося мрак и уныние под высокие потолки, загоняя их в самые дальние углы.
– Смотрите, даже самая маленькая свечка сильнее темноты, – говорит Корчак детям. – Вот и мы всегда должны верить в то, что каждое доброе дело сильнее зла.
Сэмми играет вступление к ханукальной
[10] песне, и дети начинают негромко петь. Стоящая позади детей София берет Мишу под руку. Сара крепко держит ее за другую, прижавшись головой к плечу Софии, и смотрит на свечи.
Корчак всегда любил это время. Когда-то в прежнем доме сирот празднование Нового года начиналось при ханукальных свечах по еврейскому обычаю, потом свечи зажигались на рождественской елке, как принято у поляков. Польские дети присутствовали на еврейском празднике. Еврейские водили с ними хороводы вокруг рождественской елки. Разве это плохо, когда варшавские дети разных национальностей вместе отмечают праздники, знают и уважают обычаи друг друга?
До войны в Праздник огней в доме готовили особые блюда: картофельные оладьи, пончики с вареньем. Но в этом году праздничного стола не будет, сейчас мало что из продуктов удается провезти в гетто. Все, что могут доктор со Стефой, – устроить детей в новом доме более-менее комфортно и каждый день кормить.
И в целом у них получается неплохо. Ночью зал заставлен рядами кроватей, на которых под белыми одеялами спят дети. Между рядами едва можно протиснуться. По центру расставлены ширмы, разделяющие кровати мальчиков и девочек, и ночью зал похож на больничную палату. Сцена теперь служит столовой. В глубине оставили декорацию – лес и коттедж под лунным небом. Она создает ощущение нереальности, мимолетности происходящего, но детям нравится, они чувствуют себя участниками спектакля. Если вдуматься, они и в самом деле живут по сценарию драмы, которая написана Ницше и поставлена Гитлером.
Днем кровати сдвигают. Как и прежде, в доме действуют уголок для чтения, кружок рукоделия, швейный кружок, кукольная мастерская, хор и драматический кружок, детский суд и газета.
Но теперь все не так, как раньше.
Вот уже несколько недель доктор не видел ни одного польского лица. Для евреев ввели смертную казнь за выход из гетто, для поляков ужесточили наказание за вход без разрешения. И теперь гетто стало еще более изолированным. Даже детей, пойманных на арийской стороне, больше не отправляют в тюрьму, а хладнокровно расстреливают на месте. Каждодневные визиты многочисленных польских друзей, приезжающих провести день в приюте, полностью прекратились.
На Хануку Марина, другие польские учителя, и в их числе Ида и Неверли, собрали что смогли, а Миша контрабандой провез посылку в гетто. Но сейчас и на арийской стороне стало тяжело.
Песня закончилась. Дети стоят и смотрят на свечи. Корчак разглядывает их лица, исхудавшие и не по-детски серьезные.
За стеной раздается слабый шум проезжающей машины. Стефа негромко хлопает в ладоши, и дети занимают свои места за столами, чтобы приняться за ужин – миску вареной гречки и ломтики черного хлеба.
– Ну вот, теперь новый указ, – говорит она Корчаку, когда они стоят рядом и смотрят, как едят дети. – Немцы под страхом смерти заставляют нас сдать весь мех до кусочка. Каждую шубу, каждую меховую стельку.
– Но это же хорошие новости, Стефа.
– Чем же, по-твоему, они хороши? Мне придется отпороть воротник на пальто, а он называет это хорошими новостями. В такой-то холод.
– Ну как ты не понимаешь? У фюрера-то, видимо, дела идут не слишком хорошо, раз ему приходится отнимать у женщин меховые воротники. Русская зима одолела Наполеона, одолеет и Гитлера, попомни мои слова.
Глава 22
Варшава, январь 1942 года
Они решили, что больше не могут принимать детей.
Лишь на этот раз Стефа делает исключение для друга ребенка своей подруги. Она дала Корчаку адрес одного из приютов для беженцев на улице Налевки. Это заброшенная мастерская, вместо кроватей здесь второпях беспорядочно наставили грубые деревянные платформы, покрытые соломой, на полу повсюду валяется мусор.
