Корчак замечает Чернякова рядом с собой.
– Что вы думаете обо всем этом? – спрашивает тот доктора.
Поверх армейской формы Корчак носит бежевый макинтош. На фоне белого великолепия Чернякова он выглядит оборванцем. Он смотрит на пробковый шлем с белыми перьями.
– Все замечательно. Правда, может показаться, что на церемонию ушло слишком много средств.
– Я знаю, ты не любишь пышность, Корчак, но людям нужен бальзам для лечения ран. Посмотри, сколько улыбающихся лиц вокруг. Праздник поднимает моральный дух. – Маска веселья на мясистом лице Чернякова сменяется мрачным выражением. – Знаешь, друг, бывают дни, когда я думаю, что похож на капитана «Титаника», который приказывает оркестру играть, а корабль в это время идет ко дну. Но я полон решимости направить этот корабль к родному берегу, по крайней мере всех детей на борту доставить целыми и невредимыми.
Корчак сжимает плечо друга.
– Понимаю. Понимаю тебя. Так что слышно об освобождении детей из тюрьмы, был ли ответ на ваш запрос?
– Я пытался, но гестапо ни в какую. По крайней мере, я сумел освободить некоторых мужчин. Их отправят на строительные работы в трудовой лагерь неподалеку. Условия тяжелые, но лучше работать, чем умереть в тюремной камере в Генсювке
[11]. Новый трудовой лагерь называется Треблинка.
Глава 28
Варшава, июнь 1942 года
На улице Лешно по пути в кафе Зглиновича напротив ворот Миша замедляет шаг, увидев трех немецких солдат со штативом для камеры. Они снимают труп, лежащий на тротуаре перед витриной магазина. Рядом с трупом худой, как скелет, ребенок в лохмотьях. Шикарная витрина сверху донизу заполнена карамелью и шоколадом. По команде из магазина выходит женщина в нарядном костюме и модной шляпке со свертком в руках. Оператор останавливает съемку, велит ей вернуться в магазин и на этот раз пройти мимо истощенного ребенка побыстрее. Еще два дубля, прежде чем оператор будет доволен. Напуганная женщина возвращает сверток и поспешно уходит.
Девочка сидит под витриной, изможденная, высохшая, словно крошечный мудрец, ее запавшие глаза смотрят на улицу будто из другого измерения. Немцы заходят в магазин и начинают убирать сладости с витрины.
Миша спохватывается, что стоит и смотрит слишком долго.
Он спешит в кафе Зглиновича. Зрелище выбило его из колеи. Эта мания снимать гетто – что-то новое, видимо, некий план нацистов, только с какой целью?
В кафе он заказывает водянистый эрзац-кофе и садится за столик, откуда хорошо видны ворота номер два.
На стене рядом с баром висит черный телефон, один из немногих все еще работающих в гетто. Видно, за него кто-то платит немалые взятки, большинство телефонов в гетто отключено. Бармен поворачивается к нему спиной и продолжает протирать стакан. Миша открывает номер «Еврейского вестника». Из-под опущенных век он незаметно смотрит в окно. Нужно убедиться, что у ворот дежурят те самые охранники, которых подкупил Якуб Фридман.
За те месяцы, что Миша провел в кафе, наблюдая за воротами, он видел, как гетто постепенно меняется. Деревья, которые росли вдоль улицы Лешно, пошли на дрова. Арийский трамвай перестал ходить через гетто. Раньше ворота окружал низкий заборчик в фермерском стиле, через который люди обычно показывали свои пропуска, уходя на работу и возвращаясь обратно. Теперь входные ворота из частокола окружает кирпичная стена высотой десять футов, а за выход из гетто грозит смертная казнь. Зато деревянная доска с объявлением, предупреждающим поляков Варшавы о том, что гетто – очаг тифа, сохранилась до сих пор. И немецкие охранники все еще остаются за воротами, опасаясь заражения. В маленькой кирпичной сторожке они могут перекусить или вздремнуть. Они и сейчас там, коротают время за бутылкой бренди, которую прислал им Якуб Фридман. И какое-то время не выйдут наружу.
Миша смотрит на часы. Его польский напарник Тадеуш может позвонить из кафе по ту сторону стены в любой момент, тогда Миша сообщит пароль, который будет означать, что все в порядке и можно въезжать. Охрана у ворот как музыкальный автомат, только деньги давай, и он сыграет то, что хочешь.
Звонит телефон. Бармен старательно делает вид, что не слышит. Миша подходит и снимает трубку. Голос Тадеуша. «Ваш брат не может прийти сегодня на обед. Вся семья заболела. Поскорее возвращайтесь домой». Телефон выключается.
У Миши заметно дрожат руки. Он тут же кладет на стол несколько монет и уходит, стараясь казаться спокойным. Что-то случилось. Он торопливо идет по улице Лешно, удаляясь от кафе, его спина покрывается холодным потом. Он оглядывается, проверяя, нет ли за ним слежки.
Он застает Софию дома, за кухонным столом, она занимается с двумя племянницами.
– Мне не передавали сообщений?
– Что-то случилось? – спрашивает она, взглянув на его лицо.
Она ведет Мишу в комнату родителей, где девочки не могут их слышать. Он пытается говорить спокойно, но, как ни старается, не может скрыть волнения.
– Доставка сорвалась. В гетто что-то назревает. Какое-то напряжение витает в воздухе, будто пружина сжалась. Слушай, я все равно хочу найти Марека, давай отвезу девочек домой вместо тебя? А ты сегодня лучше останься дома.
– Ну, если оставаться дома каждый раз, когда в гетто чувствуется напряжение…
– Сегодня, ради бога, останься. – В его голосе нет и тени шутливости.
– Хорошо. Останусь.
Девочки собираются. София подзывает его, когда они выходят из комнаты.
– Ты что-то забыл.
Она целует его. Как же не хочется отпускать ее руку.
– Я зайду перед сменой.
* * *
Но к комендантскому часу он по-прежнему не знает ничего нового.
В ту ночь в бальном зале Миша читает при свете керосиновой лампы. Давидек подходит и садится на край Мишиной кровати, нервно покусывая кожу большого пальца, его длинное тощее тело ссутулилось. Он не хочет ни о чем говорить, но Миша знает, что мальчик все еще не может прийти в себя. Сегодня он стал свидетелем жестокого избиения у ворот гетто. Наконец Давидек успокаивается, зевает, чувствуя, как от усталости закрываются глаза, и устраивается в своей постели. Вскоре Миша слышит, что мальчик заснул. Ночь жаркая, за плотными шторами окна открыты. Легкий ветерок, слегка отдающий чем-то кислым, обдувает комнату, холодя голые руки Миши, сидящего в одной майке.
Книга открыта, но его мысли уносятся далеко-далеко. Что сейчас делает София? Спит ли она или разговаривает с Кристиной? Когда ее нет рядом, он все время волнуется. Тревога проходит, только когда он снова обнимает ее, живую, здоровую, теплую.
