Три года назад в это время они были в «Маленькой розе», запускали с детьми воздушных змеев. Тогда казалось, что лето создано для танцев в парке, мороженого в кафе у Вислы, дремы на солнышке.
Он прислушивается к звукам с улицы за стеной гетто. Оттуда раздаются голоса и пение людей, выходящих из кафе на углу, шум автомобилей и трамваев.
Еще какой-то шум. Медленно приближается машина, ее колеса гулко дребезжат, ударяясь о булыжную мостовую, шум эхом разносится между домами. По эту сторону стены. У жителей гетто нет машин, она может быть только немецкой. Что же немецкий автомобиль делает здесь в такой час? Миша прислушивается, от страха озноб пробегает по рукам и ногам, но машина с грохотом проезжает мимо их дома, и он вздыхает с облегчением.
Через несколько домов автомобиль останавливается, но двигатель работает. От звуков, доносящихся с улицы, мальчики просыпаются и замирают, сидя в кроватях. Они слышат, как, грохоча сапогами, приехавшие входят в здание неподалеку, как оттуда несутся оглушительные крики, и снова по улице топают сапоги. Миша подходит к окну, осторожно выглядывает наружу, отогнув уголок шторы. Фары автомобиля ярко освещают улицу. Резкий голос выкрикивает по-немецки приказы. Мужчины пытаются убежать по мостовой, охранники, не выходя из машины, стреляют в них. Гогот, затем машина уезжает, трясясь и задевая темные фигуры, лежащие на булыжниках, – тела убитых.
До самого рассвета по гетто эхом разносятся выстрелы. Еще одна ночь кровавой бойни, совсем как в апреле. Утром на всех улицах лежат накрытые тканью тела.
* * *
Миша получает сообщение. Марек вызывает его на встречу на улице Слиска в задней части дома. Связной выглядит изможденным, прячет руки в карманы короткого синего пальто.
– Есть какие-нибудь известия от Якуба? Почему отменили доставку в прошлый раз?
Лицо Марека пустое и серое.
– Якуб мертв. Его застрелили на той стороне.
– Застрелили?
Перед глазами встает Якуб Фридман, полный жизни, его темные волосы и румяная кожа, его уверенная манера держаться. Миша подносит руку к глазам, чтобы сдержать набежавшие слезы. Нелепая случайность унесла жизнь прекрасного человека. Только сейчас нет времени для слез.
– Он был хорошим другом тебе и мне, – хрипло говорит Марек, не глядя на Мишу, пока тот вытирает слезы. – Многие люди полагались на Якуба.
– Но как же теперь мы будем добывать припасы? Для приюта?
Марек подходит ближе.
– Мы ничего не можем. Слушай, ты должен знать, что Якуба поймали за попытку пронести пистолеты. Его кто-то выдал. Как иначе гестапо могло узнать, где искать оружие? Все кончено, Миша. Ты больше не знаешь меня, я тебя. Мне очень жаль. Я понимаю, трудно, дети. – Он указывает на дом. – Но сейчас мы прекращаем борьбу, иначе нас убьют. Мне жаль.
Он быстро уходит.
Потрясенный убийственной новостью, Миша возвращается в приют и идет прямиком в главный зал. Дети спокойно читают или делают записи в дневниках. Младшие строят из кубиков домики. Группа постарше мастерит театр из картонной коробки, где прожектором служит фонарик.
Корчак поднимает глаза и видит лицо Миши.
– Поговорим позже, – говорит он сидящему рядом мальчику и спешит к Мише.
– У тебя такой вид, будто ты встретил привидение.
– Фридмана застрелили за контрабанду.
Корчак пошатнулся.
– Соль растворяется и исчезает, дерьмо поднимается, и его все больше, – сердито говорит он.
* * *
– У нас же есть рикша, – говорит София в тот вечер. Кристина заняла у Татьяны деньги на покупку красного трехколесного велосипеда с пассажирским сиденьем. Она хранит его во дворе за кафе и сдает в аренду, чтобы погасить ссуду.
– Кристина дает рикшу мальчикам постарше, чтобы они могли немного заработать. Ты тоже можешь брать ее, Миша. А я попытаюсь найти работу репетитора.
Она осекается. Даже богатые люди теперь начинают голодать, вот и ее дядя больше не может платить за уроки девочек.
– Да и Кристина по-прежнему работает официанткой. И Лютек почти всегда приносит для Марьянека кашу или что-нибудь еще, – беспечным голосом продолжает София.
На этом перечень заканчивается, и они оба знают, что денег все равно будет недостаточно.
Глава 29
Варшава, июнь 1942 года
Утром за завтраком Стефа и дети читают молитву, сидя за столами на сцене. Миша замечает темные круги вокруг ее глаз. На этот раз гестапо не ограничивается единственным расстрелом, как в апреле. Бойня возобновляется каждую ночь. Теперь ночами в гетто никто не спит, все прислушиваются к звукам подъезжающей машины, стуку в дверь.
Причина расстрелов в конце концов выясняется. Уничтожены почти все контрабандисты. В гетто начинается массовый голод.
– Сегодня утром мне пришлось разбавлять молоко водой, – говорит Стефа Корчаку, когда тот выходит к завтраку.
Лицо Корчака совсем высохло, стало маленьким, как у гнома, воротник мундира небрежно расстегнут. На исхудалом лице глаза кажутся слишком большими, они покраснели от усталости. Он выглядит на все семьдесят, а уж никак не на шестьдесят.
– Это же нарушение.
– А я не знаю, что еще можно сделать. Фридмана нет, еду достать невозможно. Молоко стоит дороже, чем жидкое серебро.
Миша замечает, как Корчак незаметно подкладывает свой хлеб на тарелку Аронека, а тот бросает на него взгляд, полный беззаветной любви. Все происходит в считаные секунды.
– Нужно попробовать достать еду как-то еще, – говорит Корчак. – Есть у меня одна знакомая, попытаюсь, может, получится.
* * *
Корчак направляется на улицу Хлодну к новому переходу в виде деревянного моста из малого гетто в большое. По нему движется серый поток изможденных людей. Мост высокий и крутой, и кажется, будто люди поднимаются прямо в безоблачное голубое небо. Как всегда, на руке у доктора нет повязки.
Он с трудом пробирается сквозь толпу на улице Кармелитской, держась поближе к стене на случай, если появится тюремная машина. Обычно она бешено мчится по узкой, идущей под уклон улице с нависающими железными балконами, а охранник, высунувшись из окна машины, прокладывает путь с помощью дубинки, утыканной гвоздями.
Корчак выходит на улицу Тломацкую и направляется к Большой синагоге. В душной жаре он останавливается у широких ступеней под огромным куполом и на мгновение снова представляет себя семнадцатилетним юношей, бредущим за отцовским катафалком среди толпы безутешных друзей в цилиндрах, шелковых тюбетейках и шалях.
Сейчас в Большой синагоге находится приют для многочисленных беженцев, прибывших недавно из Берлина. Они здоровы, хорошо одеты и находятся в гораздо лучшей форме, чем давние жители гетто. У них еще есть силы и энергия, чтобы работать киркой или лопатой, они хорошо говорят по-немецки, поэтому для любых работ за стенами гетто немецкие охранники в первую очередь отбирают их.
