Он бросает взгляд на доктора, присевшего рядом в темноте.
– Вы боитесь смерти, пан доктор?
– Ничто не умирает. И наше тело тоже, просто оно продолжает жить по-другому, те же атомы в новой форме. Может, это будет цветок, а может, птица. И я верю, что Бог любит нас, а эта любовь никогда не умирает.
Аронек сжимает губы и задумывается. Он кивает.
– И моя мама любила меня, – хрипло говорит он.
– Конечно, любила, Аронек.
– А если бы у меня был отец, он был бы такой же, как вы, пан доктор.
Глава 31
Варшава, 20 июля 1942 года
Несмотря на официальные заявления Чернякова, слухи о депортации не перестают бродить по гетто. Правда ли, что уже подготовлены поезда, чтобы увезти шестьдесят тысяч человек на строительство укреплений или нового трудового лагеря? Правда ли, что, если у человека есть справка о том, что в гетто у него есть работа, его не заберут?
Черняков просыпается в понедельник, этой ночью он почти не спал. Первым делом он приказывает водителю ехать на улицу Шуха в штаб-квартиру гестапо, нужно попытаться выяснить, что происходит. Он привык к нацистским методам общения, то есть к постоянной лжи, хотя если расспросить побольше разных начальников, то из их уклончивых ответов более-менее сложится картина реальной ситуации.
Евреям теперь запрещено находиться на улице Шуха. Черняков вылезает из машины и с опаской проходит мимо часовых в здание гестапо. Внутри он направляется в отдел, отвечающий за гетто, и его проводят в кабинет офицера СС Менде. В галстуке-бабочке и отглаженном костюме, с ровным треугольником белого носового платка, торчащим над верхним карманом, Черняков стоит, как того требуют правила, на почтительном расстоянии от стола Менде. Боль в голове нарастает и давит изнутри на широкий лоб.
– Господин Менде, в гетто паника, ходят какие-то дикие слухи о депортации. Нельзя ли узнать, имеется ли для них основание, действительно ли еврейский квартал будет сегодня очищен?
У хорошо сложенного, высокого Менде кроткое лицо человека, который и мухи не обидит. Его белые перчатки аккуратно лежат на столе рядом с альбомом марок.
– Уверяю вас, я ничего не слышал, – спокойно отвечает он и обращается к лейтенанту СС Брандту, угрюмому толстому человеку, который сидит в кресле и чистит ногти:
– А вы что-нибудь слышали об этом?
Брандт хмурится и качает головой.
Менде кивает головой, давая понять, что Черняков может быть свободен, но Черняков не уходит.
– А в будущем такое возможно, герр Менде?
– Повторяю. Нам ничего не известно о подобном плане.
Черняков идет дальше по коридору к начальнику управления по делам гетто комиссару Бому.
– Верно ли, что депортация должна начаться сегодня вечером, в семь тридцать? – спрашивает Черняков.
Бом тоже изображает удивление:
– Могу вас заверить, что, если бы все обстояло именно так, я бы непременно об этом знал. Спросите Хохмана из политического отдела, может, он что-нибудь слышал.
К Хохману его не пускают, но его заместитель также удивлен, узнав о слухах.
– Полная чушь! С разрешения гестапо можете через полицию порядка сделать официальное заявление о том, что любые подобные слухи беспочвенны.
Черняков тем не менее все еще не удовлетворен ответами. Истекая потом под своим безупречным костюмом, он велит шоферу ехать ко дворцу Брюля на площади Адольфа Гитлера, чтобы поговорить с комиссаром по делам евреев в Варшаве. Комиссар Ауэрсвальд также заверяет Чернякова, что слухи совершенно абсурдны. Однако у него есть хорошие новости. Детям из тюрьмы разрешат переехать в дом, который Черняков обустраивает для них в гетто.
Когда Черняков едет назад, он пытается успокоить себя полученными известиями, однако сердце учащенно бьется. Живот сводит тревожной судорогой, когда машина въезжает в ворота и вновь погружается в запах гетто. Целый день он задавал вопросы, а ответов у него так и нет.
* * *
На следующее утро он пытается решить вопрос, как освободить детей, попавших в тюрьму, и поместить в новый приют. Внезапно в здание Еврейского совета врывается свора эсэсовцев. С громкими криками они приказывают собраться всем членам совета, без всяких объяснений сажают их в фургон и отправляют в тюрьму Павяк. Жена Чернякова тоже объявлена заложницей. С какой целью – неясно, но на весь день ей велели остаться вместе с Черняковым в офисе, а он в это время звонил по всем телефонам, пытаясь освободить членов совета.
Поздно вечером ему и его жене разрешают вернуться в их квартиру на Хлодной, но гестаповцы дают понять, что его жена все еще считается заложницей.
Для чего? Что будет дальше? Он уверен, что гестапо сохранит гетто как трудовой лагерь, но сколько людей, непригодных для работы, они могут увезти и куда?
Он лежит без сна, виски сдавливает от жутких картин, которые рисует ему воображение.
А что с детьми? Что бы ни случилось, он будет добиваться, чтобы их не трогали.
Глава 32
Варшава, 21 июля 1942 года
В гетто никто не спит. Все в страхе, близится что-то ужасное. Немногие осмелились выйти сегодня из дома, по случайным прохожим солдаты могут открыть огонь без всякой причины. В маленькой квартирке на Огродовой София и Кристина тоже не спят, от пугающей неизвестности и паники, царящих в гетто, нервы натянуты как струны.
Девушки заливают горячей водой спитую кофейную гущу из Татьяниного кафе и пьют драгоценный напиток.
Миша заскочил, только чтобы принести немного хлеба. Сейчас его так трудно раздобыть и он так дорог, что от голода у всех кружится голова. Завтра Миша собирается принести еще.
* * *
– Как ты думаешь, что они затевают? – шепчет Кристина. – Сгонят всех работающих в одно место, в трудовой лагерь? Устроят погром? Помнишь слухи из Люблина, о людях, которые бесследно исчезли…
– Это лишь слухи. Ты же видишь, открылись новые мастерские. Разве стали бы немцы тратить впустую столько сил и средств, они ж не сумасшедшие.
– Они не будут править вечно. Войну им не выиграть, это уже ясно. Нам бы только продержаться… София, как ты думаешь, где мы будем в это время в следующем году?
– Одному Богу известно. Лишь об одном я молюсь, чтобы мы все были вместе.
Снаружи в темноте раздаются ружейные выстрелы, а дальше – мертвая тишина.
* * *
Услышав несколько выстрелов, сидящий в постели Корчак поднимает голову. Каждый день он заставляет себя записывать в дневник обо всем, что творится вокруг.
А что ждет их в будущем? Так много самых разных слухов, зачастую противоречащих друг другу. О ликвидации гетто теперь уже говорят и по другую сторону стены. Недавно, выдавая себя за инспектора водоснабжения и канализации, в гетто пробрался Неверли, чтобы вывести оттуда Корчака. Неверли был близким другом, вместе с Корчаком он работал и в польском, и в еврейском приютах, сменил доктора на посту редактора детской газеты. Он и сейчас поддерживал связь с Корчаком, пока было возможно. В последний раз Неверли побывал в гетто несколько месяцев назад и теперь был глубоко потрясен увиденным. Дети стали тихими и едва двигались. А по лицу Неверли Корчак понял, что и он сам выглядит больным и истощенным, согбенным стариком с тростью, на котором мундир висит как на вешалке.
