– Может, ты знаешь другую, Шимонек?
Мальчик задумывается.
– Помнишь ту, что мы пели вчера?
Шимонек кивает и идет в спальню, распевая «Ойфн Припечек», алфавитную песенку на идиш, которой Корчак выучился у детей, еще когда он работал в летнем лагере первый раз.
Корчак наблюдает за просыпающимися детьми. Какая трогательная, незабываемая картина: кто-то еще зевает, но готов вскочить с кровати, кто-то двигается еле-еле и, возможно, не очень-то выспался.
Ничего, скоро солнце все исправит. После завтрака Залевский приготовит повозку с сеном. Дети заберутся на нее и поедут по песчаным дорожкам мимо неогражденных полей к реке, которая бежит по равнине, сливаясь с землей. Прозрачная вода над камнями будет переливаться на солнце, а день наполнится звонкими детскими голосами. Потом они снова приедут домой, чуть загорелые, девочки в платках, мальчики в кепках. И, конечно, все захотят набрать цветов и привезти их домой пани Стефе.
Булочки с селедкой на завтрак и крепкий кофе с сигаретой – что может быть лучше? Как великолепен этот день, этот простой пейзаж: голубой горизонт в дымке тумана теряется в необъятной шири влажных полей молодой кукурузы. Из соседнего домика слышно, как Стефа поднимает девочек.
Он перестает писать и встает из-за стола. Ребенок не становится человеком завтра; он человек уже сегодня. Ребенок имеет право на любовь и уважение. Он имеет право расти и развиваться. Ребенок имеет право быть самим собой, имеет право на то, чтобы его воспринимали всерьез. Имеет право задавать вопросы и сопротивляться несправедливости.
Шимонек вбегает и берет его за руку.
– Пан доктор, можно за завтраком я сяду рядом с вами? – шепчет он.
– Конечно, сынок. Скажу тебе по секрету, я совершенно не умею вести себя за столом. Ты не мог бы подсказывать мне, что да как?
После завтрака Корчак бродит между столами и собирает кружки и тарелки. Дети уже вышли в сад, зовут его, повозка готова. Кто-то надел на лошадь соломенную шляпу с цветами. Кто-то достал знамя из-за двери, и зеленое шелковое полотнище теперь развевается позади телеги. Залевский дергает поводья, и повозка уезжает. Туман над кукурузными полями рассеивается, теперь на широкой равнине колышутся на ветру маки и порхают бабочки. С телеги слышатся пение и болтовня, по песчаным дорожкам дети отправляются в путь, чтобы провести день, плескаясь в воде и катаясь на лодке по тихим речным заводям.
Послесловие
В конце Второй мировой войны, несмотря на то, что польские летчики сыграли важную роль в решающей битве за Британию и тысячи польских солдат сражались вместе с союзниками, освобожденная Европа отвернулась от Польши, оказавшейся под властью Советов.
Варшавяне между тем начали восстанавливать свой любимый старый город по фотографиям, планам архитекторов и воспоминаниям. Выстроившись в цепь, мужчины, женщины и дети медленно передавали из рук в руки уцелевшие кирпичи.
В такую Варшаву вернулись Миша и София. Из окон квартиры, где они поселились, открывались виды на бескрайние пустыри, оставшиеся после бомбежек.
София работала учительницей в школе, в здании которой когда-то был штаб нацистов, отвечающих за депортацию евреев. Умшлагплац располагалась через дорогу. Миша получил работу в издательстве. Они с Софией вырастили троих сыновей.
До войны треть Варшавы была еврейской. Теперь яркая, колоритная еврейская община исчезла. Миша и София были немногими выжившими из четырехсот тысяч первоначального населения Варшавского гетто. На месте разрушенного гетто были построены жилые кварталы в советском стиле и дороги, достаточно широкие для советских танков.
Миша стал непререкаемым авторитетом для детей из приюта, которые уцелели во время войны. В основном это были дети, которые выросли и покинули приют до времен гетто, многие эмигрировали в Израиль, США, Канаду и Францию. Из тех, кто был в приюте во время оккупации, выжила лишь горстка мальчиков, в том числе работавшие за стеной, как Миша, Сэмми Гоголь и Эрвин Баум.
Сэмми и его родственники были отправлены в Освенцим. Сэмми избежал газовой камеры, потому что его отобрали играть на гармонике в оркестре. Каждый день ему приходилось исполнять мелодии для колонн, идущих в газовые камеры. С того дня, когда он увидел в толпе свою семью, он стал играть с закрытыми глазами. Едва сняв полосатую форму узника, Сэмми отправился в Израиль, где создал детский оркестр гармоник. Вместе с ним он приехал в Освенцим и выступил на том самом месте, где когда-то стоял как узник, а теперь исполнял музыку как свободный человек. Эрвина тоже отправили в Освенцим, но он сумел спастись от газовых камер, перебежав в другую колонну, и попал на сортировку вещей заключенных. Потом его перевезли в Дахау, а в 1945 году армия США освободила узников. После войны Эрвин уехал в США и женился, у него появились дети, внуки.
Огромной радостью для Миши и Софии стало известие о том, что Нюра жива и обосновалась во Франции. После войны она с мужем вернулась в Варшаву, но новая власть заподозрила ее мужа в шпионаже, ненадолго его даже посадили в тюрьму, а когда выпустили, они поспешно уехали обратно в Париж, где и оставались до конца жизни.
Кристина и Бронек поженились, но позже расстались. Работая пилотом польских авиалиний, Бронек сбежал из коммунистической Польши, во время одного из рейсов оставшись в Париже. Позже Кристина снова вышла замуж и стала членом парламента Польши.
В 1946 году по поручению польского правительства Ицхак занимался расследованием обстоятельств чудовищного еврейского погрома в Кельце. Он убедил руководство открыть южную границу Польши, и на короткое время евреям была разрешена эмиграция.
Мише и Ицхаку власти поручили контролировать пересечение границы, тогда через Чешскую Республику уехало около двадцати тысяч евреев. В тот период Миша и София обсуждали возможность покинуть Польшу. Но у Софии только что родился ребенок, уехать немедленно они не могли, а потом границу закрыли и покинуть советскую Польшу стало невозможно. Ицхаку и его жене Зивии удалось эмигрировать в Израиль, там в память о погибших во время восстания они основали Музей борцов гетто. В музее есть и экспозиция, посвященная Корчаку и детям.
В конце шестидесятых годов в университетах Польши начались беспорядки и демонстрации против польского правительства, в них обвинили еврейских преподавателей и студентов. Евреев увольняли с государственных должностей. Книги Корчака власти посчитали слишком еврейскими и вредными. София и Миша стали опасаться за свое будущее.
Когда в 1967 году их младшему сыну, семнадцатилетнему Роману, разрешили поехать в Стокгольм в летнюю техническую школу, Миша взялся сам упаковать вещи сына. Собрав чемодан, он приказал Роману не открывать его, пока тот не доберется до Стокгольма. Когда Роман прибыл в Швецию и открыл чемодан, он обнаружил не только летние рубашки, но и толстые свитера, шапки и перчатки для шведской зимы. Ему стало ясно, что таким образом отец велит ему не возвращаться домой, а остаться в Швеции. Роман увидел своих родителей и братьев только три года спустя, когда им разрешили уехать в Швецию. В Стокгольме София и Миша работали в сфере образования, рассказывая студентам о принципах педагогики Корчака, о праве ребенка на любовь и уважение.
