Миша снова открывает крышку часов. Как сильно она опаздывает! Наверняка ее задержало что-то серьезное, но вот-вот она появится, торопливо перепрыгивая через ступеньки. Мало ли что могло случиться.
Он смотрит на часы каждые двадцать минут, его глаза ищут Софию в снующей по бульвару толпе, несколько раз он принимает за нее незнакомых девушек. Проходит час, полтора, а он все ждет. Ждет мгновения, когда увидит, как она идет к нему через площадь, и тогда его жизнь изменится навсегда.
Часы на башнях по всей Варшаве бьют одиннадцать. Он поднимается, полностью опустошенный. Ноги затекли от долгого сидения на каменных ступеньках. В глазах растерянность, Миша никак не ожидал такого поворота. Ее нет. Она и вправду не пришла.
Наверняка в приюте его ждет записка, где она все объяснит. Он спешит на Крохмальную.
Записки нет.
* * *
В следующие дни он несколько раз чуть было не позвонил ей. Останавливает только мысль о том, что джентльмен, когда ему вежливо отказывают, должен вести себя достойно. Он не будет ей докучать.
И все же каждый день он справляется у привратника, нет ли для него записки или письма. В конце концов Залевский говорит:
– Слушайте, пан Миша, если будет, я вам сообщу. И потом, я же вижу, сколько девушек пялятся на вас. Избавьте от страданий хоть одну, пригласите на свидание.
Но для него существует лишь София. И долгие недели без нее подтверждают это. Или София, или никто.
* * *
Как-то в начале осени туманным вечером Миша с детьми возвращается в приют из кино.
В вестибюле, перегнувшись через перила, его окликает пани Стефа, добродушная женщина средних лет. В руках у нее целая кипа чистых ночных рубашек. С лукавым видом она произносит:
– Вам звонят. Девушка. Судя по голосу, очень сердитая.
– Я насчет книги, – произносит София холодно. – Будьте любезны, верните ее.
Миша так ошеломлен, что не может вымолвить ни слова.
– Должна сказать, – выпаливает она, – вы меня поразили. Не знаю, что и думать. Пригласили на свидание и не пришли. Я прождала вас, пока совсем не стемнело и я окончательно не продрогла.
– Вы ждали меня в темноте?
– Ну а вы как думаете? Разумеется, полдесятого было уже темно.
– Но я был там полдесятого утра! И прождал вас не один час.
– Вот как. – Теперь уже она не знает, что сказать. – Вы меня ждали? Кто же назначает свидание в полдесятого утра? – Она все еще сердится, но голос уже немного смягчился.
– София, извините ради бога. Я думал, что объяснил вам. По вечерам я работаю. И свободен только утром.
Он кладет трубку и широко улыбается, лицо его сияет. Это было просто недоразумение. Он снова увидит ее!
* * *
Они встречаются у фонтана в Саксонском саду в полдень. Уж полдень-то ни с чем не спутаешь. Осеннее солнце не греет, но светит ярко, над огромной чашей фонтана в брызгах воды висит маленькая радуга. Сквозь колоннады на Саксонской площади видно, как сверкают на окнах дворца желтые и золотые искорки. София приходит в пальто с маленьким меховым воротником, щеки раскраснелись от холода.
Преодолев первоначальную неловкость, после небольшой заминки они продолжают разговор, начатый у Розы на вечеринке. Будто и не было этих долгих недель. Заговаривают оба одновременно и тут же умолкают, стараясь уступить друг другу:
– Говорите вы первый.
– Нет, пожалуйста, начинайте вы.
Они идут по улице мимо облетевших деревьев, между двумя рядами белых статуй, которые будто подают им таинственные знаки. Незаметно для себя пересекают Театральную площадь и оказываются в старом городе.
Он находит ее маленькую руку и больше не выпускает ее, пока они бредут по каменным ступенькам, ведущим к реке.
Он говорит ей, что у нее глаза цвета неба. Как поэтично, отвечает она. Вот бы и ей придумать в ответ что-нибудь поэтичное. София останавливается на ступеньке и внимательно смотрит Мише в глаза. Они пивные, придумывает она, пивного цвета с крошечными искорками, зелеными, как бутылочное стекло.
По широкому речному простору пробегают золотистые и сиреневые блики солнца. Остаются позади очертания старой Варшавы с ее средневековыми зданиями, впереди за деревьями видны дымоходы промышленной Праги. Ветер с востока, как всегда холодный, срывает последние листья с ив на другом берегу. Миша обнимает Софию, распахивает куртку, чтобы укрыть ее как можно лучше.
Внезапно она быстро встает на цыпочки и прикасается губами к его щеке. Он чувствует ее мягкие губы на своей шероховатой коже. Его тянет к ней, как магнитом.
На поцелуй он отвечает поцелуем, потом еще одним. Какой тусклой и незначительной была его жизнь до нее. Он всегда будет желать этих поцелуев.
Глава 5
Варшава, весна 1938 года
Утром восьмилетний Эрвин выходит с фабрики. На ярком дневном свету его голубые глаза начинают болеть и слезиться. Всю ночь он провел в жарком цехе, следил за тяжелым прессом, который с шипением опускался на раскаленный металл и расплющивал его. И каждый раз именно Эрвин приводил все в движение, нажимая на черную кнопку.
Устроиться на фабрику мальчик додумался сам. А теперь шагает по мощеной улице, и ему приятно ощущать тяжесть монет на дне кармана. Хозяева магазинов, с пейсами, в длинных габардиновых пальто, открывают скрипучие деревянные ставни, чтобы свет проник в их крошечные, темные как пещеры лавочки, заполненные тряпьем, сковородками или ржаным хлебом. Над лавочками самодельные вывески, предлагающие все, что душа пожелает, только вот в нынешние времена купить эти нужные товары зачастую бывает не на что.
Мама скоро проснется и не найдет его, но когда она увидит, что он принес… Он покупает буханку темного ржаного хлеба и большую копченую рыбу. В животе урчит от голода, но он хочет донести хлеб до дома в целости и сохранности.
Эрвин не спеша заходит в мрачный угольный сарай. Там темно и пыльно, будто на дне угольной шахты. Косые лучи проникают в щели между досками, и в их холодном свете видны висящие в воздухе мелкие частицы антрацитовой пыли. Рядом с черной печкой, чумазые и лохматые, спят его сестры. Старший брат только проснулся и сидит, озираясь вокруг.
Мама грустная, худая, в ее лицо въелась угольная пыль. Она подкидывает в горящую печку кусочки антрацита. Но стоит отойти от печки на два шага, почувствуешь такой же холод, как на улице.
Когда отец был жив, мама была красивой и мягкой. Отец смешил их всех рассказами о людях, с которыми ему приходилось сталкиваться, работая носильщиком на улице Налевки, о вещах, которые носил на спине. В то время у их семьи еда была на столе каждый день, и спали они на кроватях.
При появлении сына мама не произносит ни слова, а только грустно на него смотрит. Он достает буханку и рыбу и кладет ей на колени.
