— Я понимаю, — сказал викарий.
— Но, — добавил Порсон, драматично подняв указательный палец, — ничто не доставит нам большего удовольствия, чем если нам позволят выступить в обмен на ужин, как прежде. Разве не так, Ниалла? Это будет как в давние времена.
Женщина кивнула, но ничего не сказала. Она пристально смотрела на холмы вдали.
— Ну что ж, — подытожил викарий, энергично потирая руки, словно он добывал огонь, — решено. Пойдемте, я покажу вам зал. Он довольно невзрачный, но славится своей сценой, и акустика, как говорят, там замечательная.
С этими словами двое мужчин скрылись за углом церкви.
На миг повисло ощущение, что говорить не о чем. Затем женщина сказала:
— У тебя случайно нет сигареты? Умираю, так курить хочу.
Я отрицательно покачала головой с довольно идиотским видом.
— Хмм, — протянула она. — У тебя вид ребенка, который вполне может иметь при себе сигареты.
Первый раз в жизни я не нашлась что сказать.
— Я не курю, — выдавила я.
— И почему же? — поинтересовалась она. — Слишком молода или слишком мудра?
— Я размышляла, не начать ли мне на следующей неделе, — запинаясь, ответила я. — Просто она еще не наступила.
Она откинула голову и расхохоталась во весь рот, словно кинозвезда.
— Ты мне нравишься, Флавия де Люс, — объявила она. — Но у меня есть преимущество, не так ли? Ты сказала мне, как тебя зовут, а я тебе нет.
— Ниалла, — сказала я. — Мистер Порсон назвал вас Ниаллой.
Она протянула руку с серьезным лицом.
— Верно, — согласилась она, — он так сказал. Но ты можешь звать меня Матушкой Гусыней.
2
Матушка Гусыня!
Меня никогда не интересовали легкомысленные замечания, особенно когда их делают посторонние, и, в частности, я не дала бы за них и лягушкиной задницы, когда они исходят от взрослого. По моему опыту, дурацкие шуточки в устах того, кто не настолько глуп, часто являются не более чем маскировкой чего-то намного, намного худшего.
И тем не менее, несмотря на это, я поймала себя на том, что проглатываю резкую и восхитительно ядовитую остроту, уже крутившуюся на кончике языка, и вместо нее выдавливаю жалкую улыбку.
— Матушка Гусыня? — с сомнением повторила я.
Она снова ударилась в слезы, и я порадовалась, что попридержала язык. Я вот-вот получу немедленное вознаграждение в виде кое-чего пикантного.
Кроме того, я уже начала ощущать легкую, хоть и незаметную эмпатию с этой женщиной. Может, это жалость? Или страх? Я не могла понять, я только знала, что какая-то глубоко спрятанная химическая субстанция внутри одной из нас настоятельно нуждалась в своем давно утраченном дополнении — или противоядии? — внутри другой.
Я ласково положила ладонь ей на плечо и протянула носовой платок. Она взглянула на него скептически.
— Все в порядке, — уверила я. — Это просто пятна от травы.
Это повергло ее в поразительную истерику. Она спрятала лицо в платок, и ее плечи затряслись так неистово, что на миг я подумала, что она развалится на части. Чтобы дать ей время прийти в себя — и потому что я пришла в изрядное замешательство от ее взрыва, — я отошла недалеко, чтобы рассмотреть надпись на высоком стершемся надгробии, отмечавшем могилу Лидии Грин, которая «умирла» в 1638 году в возрасте «ста трицати пяти лет».
«Аднажды она зелена была, аднако ныне вся бела, говорилось там, и мало кто рыдает за нее».
Если бы Лидия до сих пор жила, прикинула я, ей было бы сейчас четыреста сорок семь лет, и, вероятно, с такой персоной стоило бы познакомиться.
— О, я чувствую себя такой дубиной.
Я повернулась и увидела, что женщина утирает глаза и подавленно улыбается мне.
— Меня зовут Ниалла, — сказала она, протягивая руку. — Ассистент Руперта.
Я поборола отвращение и пожала ее пальцы кратким, как молния, движением. Как я и подозревала, ее ладонь была влажной и липкой. Как только позволили приличия, я спрятала руку за спину и вытерла ее о юбку.
— Ассистент? — Слово выскочило у меня изо рта, не успела я его удержать.
— О, я знаю, викарий предположил, что я жена Руперта. Но ничего такого. Честно! Вовсе не так.
Я непроизвольно глянула на фургон «Куклы Порсона». Она сразу же уловила.
— Ну да… Мы и правда путешествуем вместе. Полагаю, нас с Рупертом объединяет то, что ты могла бы назвать… очень сильной привязанностью друг к другу. Но муж и жена…
Она меня за идиотку держит, что ли? Не прошло и недели с тех пор, как Даффи читала вслух мне и Фели «Оливера Твиста», и я знала так же верно, как свое имя, что эта женщина, Ниалла, была Нэнси для Билла Сайкса в лице Руперта Порсона. Разве она не поняла, что я заметила грязный синячище на ее руке?
— Это такое удовольствие — блуждать по Англии с Рупертом. Его узнают повсюду, куда мы приходим, знаешь ли. Не далее чем позавчера, например, мы играли на ярмарке в Селби, и на почте нас опознала полная леди в шляпе с цветами. «Руперт Порсон! — закричала она. — Руперт Порсон пользуется королевской почтой, как другие люди!» — Ниалла засмеялась. — А потом она стала умолять его об автографе. Так всегда, видишь ли. Настояла, чтобы он написал: «С наилучшими пожеланиями от белки Снодди». Когда он так подписывается, он всегда рисует несколько орешков. Она заявила, что это для племянницы, но я-то знаю. Когда путешествуешь так много, развиваешь определенное чутье на такие вещи. Можешь всегда понять.
Она продолжала щебетать. Если я и дальше буду молчать, не далее как через минуту она признается, какой у нее размер трусиков.
— Кто-то на «Би-би-си» рассказал Руперту, что двадцать три процента его аудитории — это бездетные домохозяйки. Немало, не так ли? Но в «Волшебном королевстве» есть что-то такое, что удовлетворяет природную жажду побега. Именно так они и сказали Руперту: «природная жажда побега». Каждый хочет сбежать, не так ли? Тем или иным способом, имею в виду.
— Каждый, за исключением Матушки Гусыни, — заметила я.
Она рассмеялась.
— Послушай, я не морочу тебе голову. Я действительно Матушка Гусыня. По крайней мере, когда надеваю костюм. Подожди, пока не увидишь, — высокий остроконечный колпак со свисающими полями и серебряной пряжкой, седой парик с развевающимися локонами и просторное пышное платье, которое выглядит так, будто когда-то его носила матушка Шиптон. Ты знаешь, кто такая матушка Шиптон?
Разумеется, я знала. Одна старая карга, которая, как утверждали, жила в XVI веке и предсказывала будущее, помимо прочего, предвидев Великую чуму, Большой лондонский пожар, аэропланы, линкоры и конец света в 1881 году; подобно Нострадамусу мамаша Шиптон изрекала свои пророчества плохими виршами: «Огонь и вода сотворят чудеса» и тому подобное. Также я знала, что и сегодня есть люди, которые верят, что она предвидела использование тяжелой воды в создании атомной бомбы. Что до меня, я не верила ни единому ее слову. Старушечий бред сивой кобылы.
