— Гашишем, — сказала я. Не смогла удержаться. — Индийской коноплей, анашой.
Она взглянула на меня прищуренными глазами и продолжила:
— Некоторые, вроде Руперта, приходят только потому, что перенесли детский паралич — полиомиелит, как это теперь называют, другие, что ж, одному богу известно почему. Ты знаешь, Гордон считает себя кем-то вроде знахаря: человека, который помогает избавиться от страданий, от которых не могут или не хотят излечить доктора. Он очень осмотрителен, но ему приходится, не так ли? Не думаю, что, кроме тебя, в Бишоп-Лейси кто-нибудь когда-нибудь догадывался, что случайные путники, останавливающиеся на ферме «Голубятня», не просто заблудились и не продают сельскохозяйственные товары. Я здесь уже восемь лет, — продолжала Салли. — И даже не спрашивай, ответ — нет, я не принадлежу к числу курильщиков Гордона.
— Я так и не думала, — сказала я, подлизываясь. Сработало.
— Я выросла в хорошем доме, — рассказывала она, теперь чуть более охотно. — Мои родители были, как писали в старых романах, «бедные, но честные». Мама все время болела, но никогда не говорила нам, что с ней не так. Даже отец не знал. Тем временем я корпела в школе, получила кое-какое образование, и тут началась война.
Конечно, я хотела помочь с медицинскими счетами, поэтому я вступила в «Сельскохозяйственную женскую армию». Звучит просто, не так ли? Так оно и было — ничего более. Я была просто девушка из Кента, которая хотела сражаться против Адольфа Гитлера и снова увидеть свою мать здоровой.
Меня расквартировали вместе с сорока другими девушками в казарме «Сельскохозяйственной армии» между здешними краями и Хинли, и там я впервые увидела Руперта. Словно пчела на мед, вот каким он был, никаких сомнений. Каждое лето он странствовал по селам с кукольным театром — возвращался к корням, как он это называл, — и, когда бы я ни видела его, каждый раз у него была новая ассистентка. И всегда сногсшибательная, если ты понимаешь, о чем я.
Вскоре после того, как я пришла работать на ферму «Голубятня», Руперт явился за очередной порцией курева. Я сразу же узнала хромого коротышку, который вечно болтал с нами около казармы, в пабе, по выходным.
Я с самого начала поклялась себе, что не стану с ним связываться; пусть другие девушки ставят себе зарубку-другую. Но потом…
Ее взгляд уплыл куда-то в прошлое.
Значит, Ниалла была права! Руперт действительно уходил с Салли в тот день, когда они приехали. Части головоломки начинали складываться в целое.
Хотя туман теперь немного поредел, он все еще оставался довольно густым, окутывая Салли и меня нечетким коконом странно обнадеживающего молчания. Если на нас не натолкнутся случайно, никто не узнает, что мы были здесь, в верхней части поля Джубили. Никто не может нас подслушать, разве что придут с низу поля или тихо подкрадутся сверху из леса.
— О, Руперт был чародеем, в этом можно не сомневаться, — продолжала Салли. — Он мог очаровать… Нет, я не должна произносить это в приличном обществе, не так ли? Он мог выманить цыплят из курятника, а особенно курочек. Начинал он с Шекспира, затем переходил к вещам, которые слышал в мюзик-холлах. Если «Ромео и Джульетта» не срабатывали, он пробовал рискованные стишки. И он получал, что хотел, — во всяком случае большей частью. Пока не совершил попытку с женой Гордона.
Грейс Ингльби? Я невольно присвистнула.
— Должно быть, это было давным-давно, — сказала я. Я знаю, это прозвучало черство, хотя я не хотела.
— Давно, — подтвердила Салли. — До того как Робин умер. До того как она стала совсем странной. Хотя ты не подумаешь так, глядя на нее сейчас, когда-то она была красоткой.
— Она выглядит очень грустной, — сказала я.
— Грустной? Грустная — неподходящее слово, Флавия. Сломанная — скорее так. Этот малыш был для нее всем миром, и в день, когда он погиб, солнце погасло.
— Вы были там тогда? — спросила я осторожно. — Должно быть, для вас это было трудно.
Она продолжила, будто не слыша меня:
— Гордон и Грейс не раз рассказывали Робину об их идиллическом медовом месяце у моря, и он всегда мечтал об этом — о песке, морских ракушках, ведерке, лопатке, замках из песка, мороженом, кабинках для переодевания.
Ему снилось все это. «Мне снился прилив, Салли, — однажды он мне рассказывал, — и я плескался в море, словно розовый мячик!» Бедный малыш!
Она утерла слезинку грубым рукавом комбинезона.
— Боже! Почему я тебе это все рассказываю? Должно быть, я спятила.
В качестве знака доброй воли я без слов изобразила вот-те-крест-никому-не-скажу.
Бросив на меня быстрый и странно застенчивый взгляд, Салли продолжила свой рассказ:
— Как-то они умудрились отложить немного на день рождения Робина. Поскольку на носу был урожай, Гордон не мог уехать, и они договорились, что Грейс свозит Робина к морю на несколько дней. Это был первый раз, когда они оказались вдвоем, мать и сын, без Гордона, и первые каникулы Грейс с тех пор, как она была девочкой.
Погода была жаркой, даже для конца августа. Грейс арендовала шезлонг и купила журнал. Она наблюдала, как Робин с маленьким ведерком копается в мокром песке у воды. Он был в безопасности, знала она. Она предупредила его об опасности приливов, а Робин был очень послушным маленьким мальчиком.
Она уснула и проспала долго, потому что была измучена. Когда проснулась, увидела, как далеко ушло солнце. Был отлив, и Робина нигде не было видно. Он не послушался, и его унесло в море? Наверняка кто-то спас бы его. Наверняка кто-то бы ее разбудил.
— Это Грейс вам рассказала? — поинтересовалась я.
— Бог мой, нет! Это все выяснилось на следствии. Им пришлось вытягивать из нее это по капле. Ее нервы пришли в расстройство.
Она потратила слишком много времени, сказала она, бегая по пляжу и зовя Робина. Она подбежала к краю воды, надеясь заметить его красный купальный костюм, надеясь увидеть его среди детей, плескавшихся около берега.
Затем она снова понеслась по пляжу туда и обратно, умоляя купавшихся сказать, видели ли они мальчика со светлыми волосами. Безнадежно, конечно же. На пляже было много мальчиков, соответствовавших ее описанию.
И затем ослепленными солнцем глазами она заметила это: толпу, собравшуюся в тени под променадом. Она разрыдалась и пошла к ним, зная, что обнаружит: Робин утонул и эти люди собрались, чтобы поглазеть. Она уже начинала их ненавидеть.
Но, когда она приблизилась, раздался взрыв смеха, и она протолкалась в середину толпы, не заботясь о том, что о ней подумают.
Это был кукольный спектакль «Панч и Джуди». И там, сидя на песке, в слезах от смеха, текущих по лицу, был ее Робин. Она схватила его и сжала в объятиях, не доверяя тому, что могла сказать. В конце концов, это была ее вина, она уснула, и Робин увлекся «Панчем и Джуди», как любой другой ребенок на его месте.
