От дома священника только три шага до приходского зала, где эта штука оказалась за сценой в качестве орудия убийства в кукольном театре Руперта.
Должно быть, все произошло именно так. Я была в этом уверена так же, как в том, что меня зовут Флавия де Люс. И я с трудом могла дождаться, чтобы рассказать инспектору Хьюитту!
Подо мной внизу, на дальнем берегу моря синего льна, вдоль каменной стены медленно полз серый трактор «Фергюсон», волоча за собой низкий прицеп. Сверкание светлых волос на солнце подсказало мне, что двигающийся рядом с прицепом мужчина, разгружающий камни для починки стены, должно быть, Дитер, а, без сомнения, человек в комбинезоне за рулем трактора — это Салли. Даже если бы они обратили на меня внимание — чего они не сделали, — они слишком далеко, чтобы засечь, как я прокрадываюсь в фермерский дом.
Я осторожно двигалась через двор. Это место казалось утонувшим в тени: старый камень громоздился на старый камень, окна мертвыми глазами (как сказала Салли) слепо уставились в никуда. За которым из пустых проемов была спальня Робина? Какое из этих окон обрамляло его одинокое личико перед тем немыслимым понедельником в сентябре 1945 года, когда его короткая жизнь так резко закончилась на конце веревки?
Я символически постучала в дверь и подождала приличествующие тридцать секунд. Затем я повернула ручку и вошла.
— Миссис Ингльби? — окликнула я. — Это я, Флавия. Пришла посмотреть, остались ли у вас особенно крупные яйца?
Я не думала, что получу ответ, и оказалась права. Гордон Ингльби был слишком трудолюбив, чтобы слоняться по дому, когда солнце еще светит, а Грейс — что ж, Грейс была либо в башне голубятни, либо бродила по холмам. Любознательная миссис Мюллет как-то спросила, доводилось ли мне натыкаться на нее во время моих длительных прогулок по графству.
«Она чудная, эта Грейс Ингльби, — сказала миссис Мюллет. — Моя подруга Эдит — которая Эдит Кроули, детка, и она же Эдит Фишер до того, как вышла замуж за Джека, — шла на занятия церковного хора в Незер-Стоуэлл, она опоздала на автобус, видишь ли, и увидела, как Грейс Ингльби выходит из рощицы около Бидди-лейн, ведущей с горы в никуда. „Грейс, — позвала она ее. — Эй, Грейс Ингльби!“ Но Грейс перелетела через ступеньки — это ее собственные слова: „перелетела через ступеньки“, и, если можешь представить себе эту картину, не успела она сама дойти до этого места, как Грейс исчезла. „Испарилась, словно дыхание собаки в декабре“. Вот так она выразилась».
Когда дело доходит до сельских сплетен, миссис Мюллет непогрешима, словно папа Пий IX.
Я медленно шла по коридору, вполне уверенная, что я одна в доме. В конце коридора, рядом с круглым окном, тикали старинные напольные часы — единственный звук в безмолвном фермерском доме.
Я быстро заглянула в каждую комнату: гостиную, гардеробную, кухню, чулан…
Рядом с часами две ступеньки вели вверх на маленький приступок, и, заглянув за угол, я увидела, что дальше узкая лестница поднимается на второй этаж.
Под лестницей втиснулся чулан, его странно выгнутая дверь из досок, соединенных «ласточкиным хвостом», была оснащена великолепной ручкой из зеленого и белого фарфора, который мог быть только веджвудским. Я хорошенько покопаюсь здесь позже.
Когда я поднималась, при каждом шаге раздавался специфический скрип дерева: будто вскрывали крышки вереницы старых гробов, и я подумала об этом с приятной дрожью.
Осторожно, Флавия, милая. Ни к чему волноваться.
На вершине лестницы был еще один маленький пролет, от которого под прямым углом три ступеньки вели в верхний коридор.
Казалось очевидным, что все комнаты здесь будут спальнями, и я оказалась права, заглянув в первые две и обнаружив холодные спартанские комнаты, в каждой из которых стояли одноместная кровать, столик для умывальных принадлежностей, шкаф и больше ничего.
Большая спальня в фасадной части дома принадлежала Гордону и Грейс — вне всякого сомнения. Помимо двойного комода с зеркалом и двуспальной кровати с потрепанным лоскутным одеялом, в этой комнате было так же холодно и стерильно, как в остальных.
Я по-быстрому сунула нос в ящики комода: на его стороне носки, белье, наручные часы без ремешка и засаленная, залистанная колода игральных карт, на ее — нижние юбки, трусики, бутылочка с выписанными врачом ампулами снотворного (мой старый друг хлоралгидрат, заметила я, C 2 Y 3 Cl 3 O 2 — сильнодействующее снотворное, которое в сочетании с алкоголем американские головорезы прозвали «Мики Финном». В Англии сельские доктора выписывали его чувствительным домохозяйкам, называя «кое-чем, что поможет уснуть»).
Я не смогла сдержать легкую улыбку, вспомнив случай, когда, воспользовавшись лишь спиртом, чистящим средством для туалета и бутылочкой хлорного отбеливателя, я синтезировала партию этого вещества и дала его в обработанном яблоке Фебе Сноу, призовой свинье, принадлежащей нашему соседу Максу Уайту. Феба проспала пять дней и семнадцать часов, до того как оно перестало действовать, и некоторое время «выдающаяся спящая свинья» была восьмым чудом света в британском сельскохозяйственном мире. Макс любезно одолжил ее на праздник в Святом Танкреде, где за шесть пенсов можно было посмотреть, как Феба храпит в кузове грузовика с вывеской «Спящая красавица». В итоге она заработала почти пять фунтов на стихари для хора.
Со вздохом я вернулась к делу.
В задней части ящика Грейс, спрятанная под грязным носовым платком, лежала зачитанная Библия. Я открыла обложку и прочитала слова на форзаце: «Пожалуйста, верните в церковь прихода Святого Танкреда в Бишоп-Лейси».
Когда я возвращала ее в ящик, клочок бумаги выскользнул и порхнул на пол. Я подняла его ногтями, очень стараясь не оставлять на нем отпечатки пальцев.
Слова были написаны пурпурными чернилами: «Грейс, пожалуйста, позвоните, если я могу облегчить Вашу боль». И подпись: «Дэнвин».
Дэнвин Ричардсон, викарий. Которого Безумная Мэг видела танцующим голышом неподалеку в лесу Джиббет.
Я спрятала улику в карман.
Оставалась только маленькая спаленка в задней части дома. Спальня Робина. Я прошла по безмолвной лестничной площадке и остановилась перед закрытой дверью. Только тогда у меня возникли опасения. Что, если Гордон или Грейс неожиданно влетят в дом и поднимутся по лестнице? Как я смогу объяснить вторжение в их спальни?
Я приложила ухо к темным панелям двери и прислушалась. Ни звука.
Я повернула ручку и вошла.
Как я и подозревала, это была комната Робина, но это была комната маленького мальчика, умершего пять лет назад: трогательно маленькая кроватка, сложенные одеяла, пустой шкаф, линолеум на полу. Никакого святилища, никаких свечей, никаких фотографий в рамках, запечатлевших, как покойный катается верхом на игрушечной лошадке-качалке или висит вверх ногами на яблоне. Какое горькое разочарование!
Комната была голой и простой, словно «Спальня в Арле» Ван Гога, но без теплоты; она была холодной и отчужденной, как зимняя луна.
