Эми открыла глаза и покивала в ответ, потом откинулась на подушку. Медсестра принялась хлопотать вокруг нее – вытерла лицо, обняла, чтобы успокоить. Весь эпизод продлился минут десять.
– Что произошло? – Эми была в недоумении. – Припадок?
Я объяснил и Эми, и медсестре, что это были “функциональные судороги”. Иногда человека переполняют эмоции – печаль, страх, что угодно, – и тогда мозг словно сбрасывает пар: сознание отключается, и тело действует на автопилоте. Мы называем это диссоциацией. Особенно часто такое случается, когда ощущаешь все кругом немного нереальным – от лекарств или крайней усталости; кстати, такое нередко бывает при эпилепсии6.
Я немного посидел с Эми, пока она не пришла в себя окончательно, и мы еще поговорили о случившемся.
– Меня переполняют чувства, это да. За последнее время столько всего произошло. Самой не верится. Знаете, чего я боюсь больше всего? Что меня не станет и некому будет защищать Джейд.
И она снова расплакалась.
Я кивнул, подбирая нужные слова. Тут вдруг до меня дошло, что она сказала.
– Защищать Джейд от чего?
Настало долгое молчание. Эми покосилась на занавески, намекая, что нас не должны подслушать.
– Я раньше никому не рассказывала, даже Марку. Когда мне было семь лет, как сейчас Джейд, меня… подвергали насилию. Сексуальному. – Она проглотила слезы. – Были летние каникулы. Как-то утром зашел мой двоюродный брат Боб. Ему тогда было двенадцать. Мне подарили на день рождения новый магнитофон. У Боба были кассеты, и мама сказала: “Идите наверх, в комнату Эми, послушайте музыку, она будет рада”. Мы валялись на кровати, слушали поп-музыку, и вдруг он сунул руку мне под ночнушку. Я не понимала, что происходит. За каникулы это повторялось много раз. Мама и отец Боба, дядя Гарри, очень дружили, они жили за углом. И постоянно заходили к нам. Это длилось годами. Боб угрожал мне. Говорил, если я расскажу, мне не поверят и отправят в приют. Так продолжалось несколько лет, а потом, когда ему было пятнадцать, а мне, выходит, примерно одиннадцать, он как-то раз встретил меня после школы, увел в лес и изнасиловал. Я побежала домой и рассказала маме, что случилось. Она сказала, что я повела себя как дура, что он всего лишь мальчишка и я, должно быть, сама напросилась. Больше мы об этом не разговаривали. Я не знаю, что она сказала об этом дяде Гарри и Бобу, но больше они к нам не приходили.
Ужасная история, но я, увы, слышал подобное не раз7. Похоже, для Эми стало большим облегчением выговориться. Она понимала, что не виновата в случившемся, хотя ей до сих пор было трудно убедить себя в этом. Ей было больно, что тогда никто и не подумал утешить ее. Дядя Гарри как раз разводился с женой, Боб переживал трудный период. Они были еще детьми, но все же со значительной разницей в возрасте. Дисбаланс сил налицо – и к пятнадцати годам Боб наверняка прекрасно знал, что так поступать нельзя. Что касается матери Эми, таково было все ее поколение. Ее воспитывали в строгости – в семье росло семеро детей, тут не до нежностей.
Мы договорились, что после выписки Эми несколько раз придет в дневной стационар на обследование. Я был уверен, что мы сумеем справиться с ее функциональными судорогами, и сказал, что нам следует работать вместе с нейрохирургами, чтобы подбирать противосудорожные средства и противораковую терапию. И добавил, что ей, пожалуй, стоит все рассказать Марку.
Прежде чем мы расстались, я вспомнил еще одну фразу – что в последнее время произошло много всего. Что она имела в виду? Эми ответила, что не общалась с дядей Гарри много лет, и вдруг пришло приглашение на свадьбу Боба. Марк решил, что это прекрасный способ развлечься. Мама Эми считала, что им обязательно нужно пойти. Свадьба была в прошлые выходные. Но утром в день церемонии у Эми два раза были судороги, поэтому они не смогли никуда поехать8.
* * *
Тем временем у нас в нейропсихиатрическом отделении ожидали поступления нового больного. Невероятно, но факт: потребовался целый год, чтобы наконец добиться разрешения положить к нам Кристофера (которому уже исполнилось восемнадцать) “на испытательный срок”. Как только этот вопрос был улажен, междисциплинарный консилиум начал обследование9. Кристофер был в числе самых тяжелых инвалидов, которых нам доводилось лечить. Все считали его вежливым, дружелюбным, серьезным юношей. Такими же были и его мама с папой – приветливыми и благодарными.
Собственное состояние ставило Кристофера в тупик так же, как и остальных. Он понимал, что все анализы и снимки у него нормальные, но это почему-то не помогало. Жутко было смотреть, как этот могучий на вид, крепко сбитый молодой человек ростом больше шести футов с трудом набирает на компьютере имейлы или ищет что-то в интернете при помощи палочки, зажатой в зубах, – как при полном параличе из-за сломанной шеи. Да и удастся ли нам вылечить его – после такой задержки?
Поговорив с Кристофером и изучив все пункты в пространном заключении клинического психолога, я решил, что мне будет полезно самому провести физический осмотр. Кристофер полулежал в постели, опираясь на подушки. Я попросил поднять правую ногу; движение было едва заметным. Потом я попросил его надавить на матрас правой пяткой, которую держал в ладони – никакого усилия. Затем я попросил его поднять левую ногу. На сей раз Кристофер с усилием медленно приподнял ногу над матрасом, она несколько секунд покачалась в воздухе и рухнула обратно. Я попросил его проделать это снова, но при этом положил левую руку на его левую голень и велел сопротивляться давлению. Одновременно я украдкой подсунул правую руку под его правую пятку, как раньше. Левая нога поднялась.
– Отлично, молодец! Подержите еще немного.
При этом я ощутил некоторое напряжение в правой ноге, до этого парализованной. Когда я попытался приподнять ее за пятку, мышцы ощутимо напряглись, сопротивляясь мне.
Я перестал давить ему на левую ногу, и он вздохнул с облегчением.
– Вы заметили, что произошло? Когда вы сосредоточились на том, чтобы поднять левую ногу, правая словно бы обрела силу.
Кристофер оторопел.
– Видите ли, это естественный рефлекс. Когда поднимаешь одну ногу, вторая автоматически давит вниз, чтобы сохранить равновесие. Но если вы попытаетесь сделать это нарочно, ничего не получится.
– Но я правда старался!
– Не сомневаюсь. Я показываю вам, что у вас функциональный паралич. Это означает, что сигналы от мозга не доходят до мышц. Почему, я не знаю. Главное – что связи на самом деле сохранились и работают, просто вам нужно задействовать их не напрямую, а косвенно. Но это так или иначе хорошо. Вся структура, все нервы – электропроводка организма – сохранны, никаких необратимых физических повреждений нет10.
Кристофер слушал меня с явным интересом и, очевидно, понимал, что из этого следует. Не исключено, что ему станет лучше, но охватить все сразу невозможно.
– Вы же слышали, как иногда случается у спортсменов, даже у самых лучших. Они словно цепенеют. Вы были вратарем. Наверняка вы знаете, как бывает, когда бьют пенальти. Нападающий выходит вперед, ему нужно всего-навсего с двенадцати ярдов попасть в огромные ворота…
