– Анри!!! – звонко, по-девичьи закричала Элиза.
За несколько минут до этого раненый очнулся, но, открыв глаза, мутным взглядом обводил лица рабочих, ничего еще не понимая…
Он увидел Элизу в то мгновение, когда она, осадив коня возле самой толпы, сразу перед ней расступившейся, спрыгнула с седла. Ворох юбок взлетел вверх, ноги открылись почти до колен, с головы упала голубая с белой вуалью шляпа, и черные волосы лохматым узлом свалились на ее плечи. На миг сквозь боль и жгучий туман Огюст увидел девочку из захолустного итальянского городка, маленькую француженку Лизетту Боннер, которая прискакала верхом, чтобы найти и спасти своего Анри…
В следующий миг он вспомнил все, что произошло…
– Жив, жив, я это знала! – закричала Элиза точно те же слова, что тогда, тридцать один год назад, и точно, как тогда, заплакала, опускаясь на колени возле мужа.
– Слава те, Господи! – завопили с разных сторон рабочие, видя, что главный архитектор оживает на глазах.
– Лиз, не плачь, все хорошо! – уговаривал Огюст жену, привставая на локте и пытаясь обнять ее и привлечь к себе. – Ну ничего же не случилось… Ну доски упали. У нас это бывает, я же тебе говорил… Ну полно, не надо… ну так нельзя…
– Милый, милый, милый! – твердила Элиза и, никого вокруг не видя, целовала его глаза, щеки, окровавленный лоб.
– Больно, да, больно? – всхлипывая, спрашивала она.
– Нет, уже нет.
И он, внезапно вспомнив пережитый ужас и испытав невероятное облегчение, прижался головой к ее плечу.
Спешно вызванный лекарь уже заканчивал перевязку раненого, когда прибежали Алексей с Еленой.
– Коляска ждет у ворот, – сказал Алексей. – Кучер обещал, что подождет. Надо домой ехать.
– Да, да, да, – прошептала Элиза, все еще стоя на коленях, не замечая своего измятого кринолина, который парусом стоял за ее спиной. – Да, мы поедем.
– Мы сейчас все сделаем! – воскликнул один из рабочих. – Вы лежите спокойно, Август Августович, мы вас так на брезенте и снесем в коляску.
– Нет, – твердо проговорил Монферран и взглядом обежал смятенные лица обступивших его людей. – Вы что же тут, господа, топчетесь, будто Бог знает что случилось? Каждый день это бывает, увы… Алеша, Джованни, дайте-ка мне руки.
– Но вам вставать нельзя, ни в коем случае! – возмутился лекарь.
– Я сам знаю, что мне можно, чего нельзя!
Повинуясь его не знающему возражений взгляду, Карлони и Алексей подхватили его под руки и помогли подняться. Поднявшись, он побледнел, но, морщаясь, подавил приступ дурноты.
– Кто был наверху, когда оборвались канаты? – спросил он.
По толпе пробежал испуганный шепоток, рабочие затоптались и заежились. Надвигалась буря.
– Я вас спрашиваю, кажется, – спокойно повторил главный. От толпы отделились человек двадцать рабочих и неуверенно шагнули вперед.
– И я еще, – сказал стоявший рядом с Монферраном Салин.
– Господа, благодарю вас, вы спасли мне жизнь, – сказал Огюст твердо. – Я видел ваши действия, вы очень рисковали и все сделали очень верно. Спасибо вам всем. Я поговорю с Комиссией о вознаграждении вам за вашу смелость.
– Какое там! – наперебой загалдели рабочие. – Обошлось, и ладно! Не в деньгах счастье!
– Анри, родной мой, едем домой! – уговаривала мужа Элиза.
– Подожди еще немного, – ласково возразил он и опять возвысил голос: – А теперь, где Пуатье?
– Я здесь, мсье! – Молодой человек вынырнул из толпы. – Я…
Огюст повернулся к нему, и он сразу умолк.
– Я вас просил вчера проверить верхние кабестаны? – тихо спросил главный.
– Да. И я проверил, – дрогнувшим голосом ответил Пуатье.
– И не заметили перетертого каната?
– Но я же архитектор, а не смотритель работ! – заливаясь краской, выдавил молодой человек. – Спрашивайте с господина Салина! Щупать канаты не мое дело!
– Что?! Не ваше дело?! – вскрикнул Огюст. – Не ваше дело выполнять мои распоряжения?! Хотите свалить на того, кто не виноват? Не получится! Я не балетным танцором вас брал сюда, а вы пока только пляшете из одного конца строительства до другого, а делаете сколько кот проплакал!
Монферран намеренно говорил по-русски, чтобы слова его понимали все окружающие. Он стоял вплотную к Пуатье, и тот начал все больше съеживаться под взглядом главного архитектора, уменьшаться, хотя и был на голову выше его.
– Неделю назад из-за вашей небрежности уже был несчастный случай! – прогремел главный. – С меня довольно! Сегодня вы чуть было не угробили колонну, пилон и мою собственную персону! Я и так, что ни день, пишу отчеты о смертях! И если это неизбежно, то пусть, по крайней мере, это будет не из-за того, что я держу на строительстве болтуна с дипломом Академии!
– Помилуйте, мсье! – по-французски вскрикнул Пуатье. – Я проверял кабестаны… я только не догадался посмотреть весь канат, размотать его… Ради Бога!.. Если меня рассчитают, я пропал!
– Я не знаю, что он вам говорит, – вмешался в разговор Максим Салин, – но только вчера канат был в порядке, я-то проверял. Верно, затерся по краю настила. Да мы проверим все теперь, Август Августович. Поезжайте вы домой от греха…
– От греха? – грозно усмехнулся главный. – Еще один защитник нашелся! Ладно…
Тут он чуть слышно охнул и вцепился одной рукой в плечо Алексея.
– Анри! – вскрикнула Элиза. – Я тебя прошу…
– Хорошо! – Он заговорил теперь тише, с частыми паузами. – Прошу без меня тут ничего не испортить. Оставьте все, как есть, только колонну спустите с настила. И не поднимать, пока я не приду. Не будет меня завтра, так послезавтра… Доски водворите на место, но их надо закрепить веревками. И все. Приступайте к работе. Вам все ясно, Пуатье? Я вас спрашиваю?
– Да, мсье, – чуть слышно ответил помощник архитектора.
– Слава Богу! И молитесь за мсье Росси. Не он бы вас прислал ко мне, так я бы выгнал вас ко всем чертям!
С этими словами он отвернулся и, поддерживаемый Алексеем и Элизой, стал медленно спускаться по высоким ступеням стилобата.
Пуатье отошел к одной из гранитных колонн и, прижавшись к ней лбом, разрыдался. Сзади к нему подошел Джованни Карлони и покровительственно тронул его плечо.
– Полно вам, сударь! Обошлось, и слава Богу…
– Он же выгонит меня! – всхлипывая, прошептал молодой человек. – Понимаете, тогда я погиб…
– Не выгонит, – уверенно проговорил Джованни. – Не выгонит. Поверьте мне, я-то знаю.
XII
Семнадцатого декабря вечером загорелся Зимний дворец. За несколько часов пожар успел охватить здание, и погасить его оказалось невозможно. Правда, удалось спасти почти все ценности: картины и скульптуру, драгоценную мебель, но самое главное – создание гениального Растрелли, великолепный дворец погиб! Три дня огонь пожирал его изнутри, и когда наконец зарево потухло в зимнем небе и совсем расползлись облака дыма, перед ошеломленным Петербургом оказался страшный черный остов со слепыми дырами окон.
