– Да, но только мне некому его передать, – ответил на это Огюст.
Осенью он собирался начать перестройку своего дома и предложил Элизе сентябрь и октябрь пожить на даче.
– Ты сбежишь оттуда, – возразила Элиза. – Это от собора твоего слишком далеко…
В тот вечер, когда он дал ей прочитать последние страницы своих записок, они ждали к себе гостей: двоих художников-академиков – руководителя живописных работ по оформлению Исаакиевского собора профессора Шебуева и профессора Алексеева, чтобы обсудить некоторые их эскизы. Но художники не пришли: Шебуев прислал сказать, что простудился и дурно себя чувствует, а без него не имело смысла приходить и Алексееву.
– Капризничают профессора, – проговорил Монферран, вновь подходя к камину и протягивая к пламени ладони, чтобы лучше ощутить тепло. – Все жалуются, что холодно в соборе, сыро… И верно – сыро. Надо калориферы быстрее конструировать, да пока их еще установишь… Только бы выдержала живопись!
– Может, она окажется крепче художников? – Мадам де Монферран тоже встала, отложив тетрадь на мраморный столик, и, подхватив со спинки стула шаль, набросила себе на плечи.
Огюст обернулся к ней и вдруг, чуть улыбнувшись, спросил:
– А почему, Лиз, ты все-таки отказалась ехать со мной за границу? До сих пор так и не могу понять…
Минуту она молчала, потом ответила:
– Я боялась, что стану тебя задерживать. Ты много ездил с места на место, а легко ли это делать, таская с собою не первой молодости супругу?
– Глупости! – рассердился архитектор. – Ты на подъем легче меня, и я прекрасно это знаю. Думаешь, мне не ведомо, что ты каждую неделю ездишь на Елагин остров кататься верхом? Да разве кто и скажет, что тебе сорок восемь? И сорока-то не дадут… Нет, тут что-то не то. Ты хотела от меня отдохнуть, а?
– Я только и делаю, что от тебя отдыхаю, – усмехнулась она, отворачиваясь, чтобы скрыть румянец, проступивший на ее щеках от его комплимента. – Нет, Анри, если честно, мне хотелось, чтобы ты отдохнул от меня.
– Странное желание! Мы так мало бываем вместе…
– Это верно. Но мы вместе уже давно. Вот в чем все дело… Если бы еще за время нашей разлуки я могла действительно помолодеть лет на пятнадцать, было бы совсем хорошо.
Огюст пожал плечами:
– Помолодеть и мне бы неплохо, Лиз… Столько планов, замыслов, еще бы одну жизнь. Да с собором только еще лет пятнадцать возиться, никак не менее. Но кто же нам предоставит такую роскошь – молодеть по собственному желанию?
– Можно ли требовать у Господа больше, чем дано другим, если и так имеешь несравненно больше? – прошептала Элиза и улыбнулась. – Ты правильно написал. Ты все здесь написал правильно. – Она тронула тетрадь рукой, погладила ее кончиками пальцев. – Когда я читала, я жалела, что с тобой не поехала. Но, наверное, лучше, что ты бродил по этим храмам один. С тобой говорили те, прежние… те архитекторы, что их строили. И тебе нельзя было отвлекаться, чтобы не пропустить их слов. Ничего, я потом с тобой поеду, в другой раз.
– Это если он будет. Не знаю, вырвусь ли теперь куда-нибудь до окончания строительства…
Говоря это, Огюст придвинул к камину экран и хотел опять сесть в кресло, с тем чтобы наконец просмотреть принесенные Алексеем газеты, как вдруг дубовые двери гостиной растворились и в их проеме показался Миша Самсонов. Как заведенная юла, он вкатился в комнату, визжа и задыхаясь. За ним, хохоча, гналась Елена, однако, увидев в комнате хозяев, остановилась на пороге и, переводя дыхание, прикусив язычок, сделала поспешный реверанс. Ей минуло двенадцать лет, и она, став маленькой барышней, не могла больше позволить себе нарушать домашний этикет. Но ее пятилетний братишка, не раздумывая, ко двору ли явился, с разбега подскочил к Монферрану и с визгом вцепился в полу его халата.
– Август Августович, спасите! Она меня поймает сейчас!
Архитектор, наклонившись, подхватил озорника под мышки и поднял к себе на плечо:
– Ого! Какой стал тяжелый! Пока меня не было, ты вырос в два раза.
– В три! – закричал Миша, болтая ногами и украдкой показывая язык сестре, обиженно застывшей на пороге. – Это Елена в два… А наша маленькая сестренка Сабинушка знаете как растет! Знаете? Вот вы приехали месяц назад, она была вот такая, а сейчас уже в-о-от такая!
Он развел ручонки в стороны, покачнулся на плече у Монферрана и, ойкнув, обеими руками обвил его шею.
– Про сестренку говоришь, а сам сейчас разбудил ее! – подала голос с порога Елена. – Скажите ему, Август Августович, чтоб он не шумел, когда малютка уже спит…
– И вам обоим уже пора спать! – заметил, глянув на часы, Монферран. – Что это такое, в самом деле? Да где же ваша матушка, что позволяет вам в такое время бегать по дому, а?
– Вы матушку с батюшкой сами давеча в театр отпустили, – напомнила Елена. – С Сабиной сидит Варвара, а я присматриваю за Мишей. Только он меня не слушается…
За время отъезда архитектора в «доме каменщика» произошло важное событие: у Анны родилась дочь. Ее не крестили, ожидая возвращения Алексея, который, вернувшись, был приятно изумлен: письмо Анны с известием о рождении дочери не догнало управляющего во Франции, и он узнал об этом, лишь переступив порог особнячка на Мойке. По всеобщему соглашению новорожденную назвали Сабиной в честь ее умершей бабки.
Покуда Монферран урезонивал расшалившегося Мишу, за окнами дома протарахтела карета, потом цоканье подков и скрип колес разом смолкли, и снизу донесся пронзительный голос дверного колокольчика.
– Кому бы это быть в такую пору? – удивленно проговорила Элиза. – Если бы Алеша с Аней вернулись, так они бы звонить не стали, да и рано еще…
Архитектор опустил на пол Мишутку и подвел его к сестре:
– Ну-ка, Элен, уложи его спать. Кто-то явился по делу, не иначе, а вы тут бегаете… Что люди подумают?..
Миша захныкал, Елена обиженно поджала губки, но ослушаться ни тот ни другая не посмели.
Снизу послышались голоса, потом в гостиную вошел запыхавшийся привратник и доложил:
– Там к вашей милости господин Витали.
– Главный скульптор! Вот это визит… Что такое могло случиться, что его принесло на ночь глядя?!
И с этими словами Монферран, не дожидаясь появления визитера, сам бросился к бронзовой лестнице.
Навстречу ему уже поднимался, держа в руках трость и цилиндр, небольшой полный мужчина лет сорока пяти, с добродушным круглым лицом, подвижный, несмотря на легкую одышку и растущее брюшко. Это был скульптор Витали. Два года назад он приехал по приглашению Комиссии построения из Москвы и выполнял на строительстве основные скульптурные работы. Монферран ему доверял, он давно знал его, когда-то их познакомили в Москве, и архитектор был в нем уверен. Но он был уверен и в том, что из-за пустяка Витали ни за что не примчался бы к нему без малого в десять часов вечера…
