– Да, глаза у тебя хорошие. Это я, как видишь. Здравствуй.
– Боже милостивый! – вырвалось у Огюста. – Ты что, болен? Что с тобой сталось?
Он попытался вспомнить, когда видел Модюи в последний раз. Долгие годы он старался вообще его не замечать, потом тот словно пропал куда-то, или просто Огюст забыл о том, что он существует… Кажется, он видел его мельком лет двенадцать назад. Но разве могут какие-то двенадцать лет так изменить человека?
Услышав последний вопрос Огюста, Антуан болезненно сморщился:
– Что сталось? Много чего. Подагра. Желчный пузырь. В последние годы желудок и сердце. А прежде всего старость, Огюст. Мне шестьдесят восемь. А, кстати, сколько тебе?
– Вчера исполнилось шестьдесят пять, – ответил Монферран.
– Шестьдесят пять? – переспросил недоверчиво Модюи. – Ах, ну да, ты же на три года моложе меня, как же я забыл! Но как ты молод, Огюст Рикар! Тебя можно узнать с одного взгляда… Почему у тебя такое молодое лицо? Глаза? Походка?
– Какая там походка, черт возьми! – Монферран вдруг ощутил неловкость, словно Модюи обвинил его в чем-то неприличном. – Сказал же, походка… Бедро стало ныть, раненая нога болит невыносимо. Слава Богу, пока хотя бы не хромаю.
– А я, слава Богу, пока не падаю! – усмехнулся Антуан. – Как ты живешь, я тебя не спрашиваю. Я знаю это. Ты знаменит, о тебе много говорят.
– Может быть. – Огюст махнул рукой. – Я мало бываю при дворе и не слушаю сплетен. Ну а ты? Лет пять назад прошел слух, что ты уехал в Париж.
– Нет, не уехал, – покачал головой Модюи. – Собирался, но передумал. У меня там ничего не осталось. И никого. Две мои дочери замужем. Нашли себе мужей-дворян и меня знать не желают, совсем как у Бальзака в его «Отце Горио»… Помнишь? Там тоже дочери отвернулись от папаши-вермишельщика, ставши, если не ошибаюсь, графиней и банкиршей…
– Не говори глупостей! – воскликнул Огюст. – Ты не вермишельщик. А если твои дочери так неблагодарны, что, получив от тебя приданое, забыли о тебе, то их за это накажет Бог. Где же ты живешь?
– Живу здесь рядом, на Английском проспекте. Мы с тобой соседи, Огюст. А знаешь, зачем я здесь поселился?
– Чтобы первым узнать о моей смерти? – сощурившись, предположил Монферран.
– Я о ней не узнаю, Огюст, и, по-моему, это видно. – В голосе старика прозвучал печальный упрек. – Нет, я поселился здесь, чтобы каждый день видеть его…
Антуан опять поднял голову, жадным и тревожным взглядом он пронзил площадь, и его глаза ожили и помолодели. Он смотрел на золотой купол собора.
– Я хожу смотреть на него каждый день, – тихо сказал Модюи. – Его колокольни еще молчат, но он будит меня по утрам. Я иду к нему, как на казнь. Иду постигать то, чего не постиг за всю жизнь. Дерзость мысли и дерзость воли.
– Ты не ненавидишь его? – спросил Огюст резко.
– Ненавидел много лет назад, – прошептал старик. – Потом он стал меня пугать. Я ведь не верил вначале, что он будет построен, что будет таким… А теперь вижу его и любуюсь им. Я без него не могу! В нем все, чего я хотел достичь и не достиг. Я ведь прилежно трудился, вгрызался в науки… Академиком стал, членом Королевского общества, придворным, членом Комитета по делам строений… Всем я стал в жизни. Я только не стал архитектором. А хотел-то этого!
В словах его прозвучала вдруг такая боль, что сердце Огюста дрогнуло, против воли его стало оттаивать.
– Ты говоришь вздор, Антуан! Как это ты не стал архитектором? Ну а кто ты? Твои труды…
– Труды! – взвизгнул Модюи. – Нашел что сказать… Полно… Ты вот скажи, что я построил? Большой театр переделал? Его уже опять переделали. Защитные сооружения проектировал? Ну и где они? Они не спасут города от наводнений, это давно всем ясно… А еще что? Ни-че-го!
Он отвернулся, мучительно переводя дыхание, чтобы не разразиться кашлем после этой бурной речи. Потом робко взглянул на Монферрана:
– Огюст, но ведь я был талантлив? Был? Скажи! Ты же помнишь!..
– Конечно, – искренно, от всего сердца воскликнул Монферран. – Я был уверен, что ты талантливее меня.
– И куда же я дел это?! – горестно простонал Антуан. – Зачем я продал душу дьяволу, стал завидовать тебе? Ведь я тебя оболгал тогда из одной зависти, Огюст! Из одной зависти, хотя и думал, что все сложнее в тысячу раз… Понимаешь? Нет, ты не поймешь! Где тебе знать, что такое ненависть посредственности к гению?
– Какая же ты посредственность? – сердито пожал плечами Огюст. – И то, что ты наврал там, вся эта болтовня насчет школы архитектуры или насчет ордена мне не могла повредить. Я легко доказал, что у меня есть образование и есть орден. Но для чего ты так пнул меня с проектом? Зачем?
– Затем, что он меня взбесил! – вскрикнул Антуан и наконец закашлялся и, кашляя, продолжал говорить: – Где тебе понять мои чувства, мое неприятие дерзости и упрямства! Ты не знал и не знаешь сомнений. В тридцать лет, не научившись толком делать расчеты купола, ты покусился на славу Микеланджело! Ты захотел создать памятник века! И создал! Черт бы тебя побрал!
– Еще не совсем, – спокойно возразил Огюст. – Он не закончен.
– Но будет закончен. – Глаза Антуана опять сверкнули, и он с детским изумленным восхищением посмотрел на золотой купол. – Когда приблизительно ты закончишь? Я так хочу дождаться его освящения!..
– Дождешься. Через семь лет он будет освящен.
– В пятьдесят восьмом году? Откуда ты знаешь так точно?
– Знаю, – усмехнулся Огюст. – На сей раз я рассчитал без ошибок, Модюи.
Старик поник и вздохнул:
– Неужели ты не можешь до сих пор простить?..
Монферран пожал плечами:
– Но ты не просишь прощения. И я не могу понять, Антуан… В юности, в ранней молодости, в самые лучшие годы, ты был моим другом. В самое трудное время, когда я задыхался без поддержки и понимания, ты стал моим врагом. Теперь мы стары, жизнь почти позади. Кто ты теперь, Антуан-Франсуа Модюи?
– Теперь? – тихо переспросил старик и, беспомощно щурясь, улыбнулся золотому куполу. – Теперь я побежденный.
Огюст тряхнул головой, переложил трость из правой руки в левую и правую руку протянул Модюи:
– Прости меня, Антуан! У меня омерзительный характер, я так и не научился великодушию, а ведь оно может понадобиться и мне самому… Забудем то, что было тридцать лет назад, вспомним нашу юность. Прости меня!
– Огюст!
Модюи прямо-таки вцепился в его руку, явно боясь, что он, опомнившись, отдернет ее. Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга, будто сорок лет друг друга не видели, потом вдруг одновременно рассмеялись счастливым смехом облегчения и стремительно обнялись.
– А теперь, – пять минут спустя предложил Монферран, – идем ко мне. Вон мой дом, видишь? Как раз успеем к обеду.
