Он покраснел:
– Я не потому тебе сказал, что я…
– А нельзя ли без этого? – Ее брови сердито взлетели вверх. – Можно ведь ответить «да» или «нет», не изображая оскорбленную гордость.
– В таком случае скажу «да»!
– Ну вот и прекрасно, потому что я тоже проголодалась.
И она с поистине молниеносной быстротою накрыла на стол. Они пообедали молча, ибо Элиза понимала, что ее гостю слишком хочется есть, чтобы он мог говорить за едой. Когда тарелки опустели, хозяйка сварила на старой жаровенке кофе.
– Элиза… – Огюст поднял на нее глаза и увидел на ее лице улыбку. – Чему ты улыбаешься, а?
– Тому, что у тебя опять румянец на щеках. Что ты хотел мне сказать?
– Я хотел спросить… Ты, когда я уеду, ведь не сразу забудешь меня?
Она пожала плечами:
– А ты бы как хотел?
– Я бы очень хотел, чтобы ты помнила меня хотя бы недолго. Только, ради Бога, ты поминай меня добром, хорошо?
Голос его стал так серьезен, а глаза так печальны, что улыбка пропала на лице Элизы. А он продолжал:
– Мне очень-очень важно, чтобы именно ты не держала на меня зла в сердце. Если ты вспомнишь меня иногда добрым словом, мне там будет легче. Понимаешь, я не знаю, что меня ждет, мне может быть очень трудно… Если ты благословишь меня, Элиза, я, наверное, сумею победить.
– Я благословляю тебя, Анри! – сказала она твердо, но, не выдержав, опустила глаза.
Огюст вздрогнул:
– Анри! Ты назвала меня Анри, как раньше… Так, значит… Значит, ты будешь за меня молиться, Элиза? Искренно, от всего сердца?
– А ты думаешь, все последнее время, все время, что мы не виделись, я не молилась за тебя? – В голосе ее был не упрек, а только одно удивление. – Я молилась, Анри. Искренно, от всего сердца.
Он опустил голову. В эту минуту у него так заколотилось сердце, что захотелось прижать его рукой, – казалось, оно собиралось пробить грудь изнутри. Надо было решиться. Сейчас или никогда, и, собравшись с духом, он проговорил:
– Элиза, а что, если бы я предложил тебе поехать со мною, а?
Тотчас он поднял глаза и увидел, как на миг изменилось выразительное Элизино лицо, по нему пронесся целый ураган чувств, но они сменяли друг друга так стремительно, что невозможно было за ними уследить.
– Поехать с тобою? – переспросила она. – Это в Петербург, да?
– Да, в Петербург.
– И ты мне это предлагаешь?
– Да. То есть я прошу тебя об этом! – поспешно добавил Огюст.
Она вдруг рассмеялась и по привычке звучно щелкнула пальцами.
– О-ля-ля! Это мне нравится! Люблю неожиданные предприятия! Я согласна, Анри.
– Ты согласна?! – не веря себе, прошептал Огюст.
– Я же сказала «да». В цирке я никому ничего не должна. Мне должны, но придется расстаться с небольшой суммой, хозяин не захочет отпускать меня и не выплатит мне расчета. Но кое-что у меня есть. Вот!
Она раскрыла висящий на стене шкафчик, вытащила оттуда круглую коробочку и из коробочки извлекла шелковый кошелек, который упал на стол с нежным звоном.
– Здесь почти сто франков.
– Сто! – Огюст печально усмехнулся. – А у меня только сорок семь. Ты в два с лишним раза богаче, Лиз…
– Но я дама, мне больше и нужно. Возьми кошелек. Не я же буду тратить в дороге деньги.
Он не знал, что еще сказать. Ее спокойная решимость, полное отсутствие сомнения вызвали у него смятение, он испугался:
– Лиз… Я еще не знаю даже, найду ли работу. Там может быть вначале очень трудно. Тебя это не пугает?
– Нет. – Она смотрела на него спокойным, ясным взглядом. – Я умею переносить все трудности. Когда ты едешь? То есть когда мы едем, Анри?
– Завтра. А ты успеешь собраться за один вечер?
– За один вечер? Хм…
Элиза распахнула шкаф, вытащила оттуда вешалку с двумя платьями, малиновую шаль, какую-то кофточку, нечто пенно-кружевное со множеством оборок, круглую коробку, должно быть со шляпой, свой синий халат, мешочек, набитый доверху чем-то разноцветным, затем извлекла большую высокую корзину круглой формы, вроде тех, в которых носят фрукты, только с крышкой, ловко и быстро сложила туда все, извлеченное из шкафа, не комкая, а аккуратно сворачивая каждую вещь, сунула сбоку плоскую шкатулку черного дерева, круглую коробочку, в которой прежде был ее кошелек, добавила ко всему этому маленькую вазочку богемского хрусталя, которую перед тем завернула в платок, и затем захлопнула крышку корзины и закрыла ее на застежку.
– Вот и все, – сказала она, снова садясь на диван и беря недопитую чашечку кофе, который не успел даже остыть.
Огюст расхохотался. Теперь его уже ничто не удерживало, и он, подойдя к Элизе, сел рядом с нею и осторожно опустил голову ей на плечо. Знакомый запах ее волос чуть не свел его с ума, он испугался, что сейчас, закрыв глаза, откроет их в каком-то другом месте и Элизы не будет рядом.
Она, угадав его смятение, повернула голову и поцеловала его в завитушки на виске. У него вырвался не то вздох, не то стон, и он прошептал:
– Мне было плохо… Мне было плохо без тебя, Элиза!..
– Отчего же ты не пришел раньше? Я ведь даже не сменила квартиру…
– Но ты запретила мне приходить!
– Да? – Теперь она говорила с ласковым упреком. – И ты поверил, что я не хочу тебя видеть?
Огюст молча спрятал лицо в ее волосах, черной волной падавших на затылок. Потом у него вырвалось:
– Боже! Какой же я трус и идиот!
Она опять рассмеялась:
– Что ты! Просто ты веришь всему, что говорят и пишут, а я об этом не подумала. Маленький ты мой!
Если бы кто угодно другой назвал его маленьким, он бы вскипел от ярости. Но в устах Элизы это слово прозвучало самой нежной лаской. И Огюст совершенно растаял.
– Спасибо тебе. Уже поздно, и на улице идет дождь, а я без зонтика. Можно мне остаться?
– Само собою. – Элиза встала, осторожно отстранив его. – Прежде ты не спрашивал разрешения, Анри.
– Прежде я не знал, что перед тобою трепещут великие мира сего и император Наполеон не осмелится спросить, как твое имя… Да, а ты знаешь, что он мне сказал, когда я уходил, а? Он сказал, что, по его мнению, я тебя не стою.
– Это он от зависти, – просто сказала Элиза, принимаясь стелить постель. – Можешь снова, если угодно, начать ревновать, но мне показалось, что я ему понравилась.
Часть вторая
Состязание
I
Их путешествие длилось полтора месяца. Путь до Варшавы был, само собою, короток и приятен, но затем началась мучительная тряска на перекладных, и начиная от границы России потянулись ужасные, трудновыносимые дороги, и от города к городу приходилось тащиться по-черепашьи, моля Бога о хорошей погоде, ибо во время дождя в иных местах было и вовсе не проехать.
