– Не смущай! – задыхаясь, взмолился Санька.
В лампе качнулось пламя, выгодно подсветив и без того провокационную позу искусительницы. Волчок застыл на месте, не в силах оторвать глаз от бесстыжей красавицы.
– А ты не гляди, – насмешливо отозвалась девчонка и выпрямилась – вся стройная, пригожая, в глазах – пожар.
Похотливое желание охватило его.
– Не могу, – двинулся к ней Санька, широко раскинув руки.
Пламя в лампе заколебалось, фитиль зашипел и погас.
– Ой, что ты!? – пискнула провокаторша, – народ идёт.
– Пусть, – прохрипел он, пытаясь поймать её. На пути попадались скамьи, стол, нары. Всё ненужное, как назло, лезло под руки, а в раскрытую дверь, нагло ухмыляясь, подглядывал рогатый месяц.
Наконец, руки Саньки наткнулись на её жаркое тело и скользнули по талии вниз. Пальцы ощутили горячее бедро и уже шарили внизу живота.
– Не здесь, – охнув, прошептала она, оттолкнула его двумя руками и юркнула в темноту…
По усадьбе Елисеевых не торопливо брёл хозяйский приказчик Сивко. За его спиной в хозяйских хоромах тускло светились поздние огни. Постукивая о землю длинной суковатой палкой, он придирчиво оглядывал амбары и склады. Приказчик уже заканчивал обход, как вдруг за изгородью усадьбы услышал возню. Сивко насторожился и подкрался ближе. Несмотря на густую темноту ночи и колючесть кустов, он всё услышал и всё разглядел…
Утром он зашёл к хозяйке и доложил:
– Новая-то работница Саньку Волчка мутит. Сам видел, за оградой в перелеске не ягоду-малину собирали, греховодники. А как стонали, бесстыдники, – смаковал подробности Сивко.
– Врёшь! – зло крикнула Дунька.
– Ей-ей, – перекрестился приказчик.
– Пошёл вон, сплетник, – взъярилась она.
Приказчик бочком шмыгнул в дверь, а Дунька тяжело опустилась на лавку.
На душе стало тоскливо и гадко. В полдень она сбегала в перелесок, всё верно: ромашки подавлены, трава помята, земля вокруг притоптана…
Целый день она ходила тучей. Была раздражительна и мрачна, под глазами легли тени. К вечеру пришло решение.
– Добро, греховодница, – полыхнула ненавистью Дунька, – и вызвала в горницу артельских охранников. – В перелесок каждую ночь воры жалуют, никак недоброе замышляют.
– Поймаем, хозяйка.
Наступила ночь. В усадьбе погасли огни. В перелеске мелькнули две тени, притихли, затаились. Наступила тишина, лишь ветерок с реки лениво шелестел листвой. Послышалась возня, любовные вздохи и шорох одежды.
– Попались, голубчики, – возникшие из темноты охранники скрутили любовников, Саньку посадили под замок, а девчонку повели к хозяйке.
Дунька вышла на освещённое фонарями крыльцо и присела на ступеньку. Опустив голову, долго молчала, потом тряхнула головой и подняла на соперницу глаза. Та не отвела взгляда. Без платка её тёмные волосы рассыпались по плечам.
– Что, платок в кустах греховодных вместе с совестью потеряла? – презрительно усмехнулась Дунька. – Говори, был грех?
– Нет, – твёрдо ответила девчонка.
– Любишь? – глухо спросила Дунька.
– Полюбила, – опустила та голову.
– Так, – задохнулась от ярости Дунька, глаза её налились кровью. – Чужого человека в грех вводишь? Сатана! Сечь её! Стрекавой сечь!
Охранники смущённо качнулись:
– Так баба же!
– Сечь! – надвинулась на них Дунька, не то завтра всем расчёт!
– Где сечь-то? – сдулась охрана.
– Здесь! Сейчас! При мне! – кипела Дунька.
Девчонку опрокинули на колоду и разорвали одежду от ворота до низа. Два охранника нарвали по большому венику стрекавы, крапивы, и не столько больно, сколько обидно высекли. Опозоренную девушку выгнали за ворота.
Придерживая руками порванную одежду, давясь слезами и пошатываясь, она побрела в темноту улицы…
Волчка два дня морили голодом, но о деле дознался приехавший с прииска старый хозяин.
– Ты пошто людей казнишь? – грозно глянул он на сноху.
– Новенькая с работными блуд затеяла, я велела её высечь да прочь гнать. А то, что стрекавой, а не розгами – пожалела, девка всё же.
– Ладно, дело прошлое, высекла и высекла, а Волчка выпусти – работы невпроворот.
Вечером Дунька пришла в баню, где под замком держали Саньку. Он сидел на лавке, опустив голову. Жгучая ревность полыхала в груди, а сердце тянулось к греховоднику. Изголодалось, истомилось оно без мужской ласки и тёплого слова.
– Встань! – Дунька шагнула вперёд и остановилась перед Санькой.
Он встал и опустил взгляд.
– Ты что же это, честный человек, затеял?
Санька поднял на хозяйку глаза, и они плеснули в неё синевой:
– Что же было поделать? Не удержался. Кровь у меня горячая, любить хочется.
Дунька молчала, но дышала так жарко, что тепло её тела передалось Саньке.
– Неужто среди своих не нашёл, кого любить? – голос Дуньки потускнел, в ушах стоял звон, пол бани кружился.
– Кого же? – растерялся Волчок.
Хозяйка тоскливо взглянула на него и опустила голову.
– Вон оно что? – опешил Санька и, обхватив её за талию, решительно потянул к себе.
Она, не сопротивляясь, подалась вперёд, закинула ему руки за шею и прижалась к груди:
– Дурак, я думала, с ума сойду.
– Ну что ты, – растерялся Санька, целуя её губы, щёки, глаза, плечи. Руки зашарили по её телу, оглаживая упругую грудь, крепкие бедра, талию. Дунька затрепыхалась, но быстро сдалась и обмякла. Его поцелуи горячили, возбуждали, доводили до исступления. Она стала отвечать, сначала неуверенно и робко, а потом, отбросив стеснение, неистово и жадно.
Дрожащими пальцами она ухватилась за тесёмку его гашника и, не справившись с узлом, нетерпеливо рванула на себя.
Небольшой предбанник был тесен для любовников. Санька развернул её к себе спиной и чуть толкнул вперёд. Дунька сообразила, что он от неё хочет и, уперев руки в узкую лавку, нагнулась. Санька нетерпеливо задрал ей юбку и надвинулся. Дунька охнула и подалась навстречу…
Обессилевшие любовники тяжело сползли на пол. Дуньку колотила дрожь. Санька притянул её к себе и крепко обнял. Так они просидели несколько минут. Первой пришла в себя Дунька. Она горячо поцеловала довольного Волчка в губы и, пытаясь подняться, встала на четвереньки. Санька, дурачась, ухватил её за качнувшуюся грудь.
– Охальник, – сыто ухмыльнулась хозяйка, – на сегодня хватит. Не ровен час, увидит кто, – и ревниво добавила, – гляди, узнаю что – вырву с корнем!
Санька плотоядно ухмыльнулся:
