И вот, как-то ближе к вечеру слышу – в хлеву лошадь захрапела, забилась. Я туда. Глядь, а к моему жеребёнку подбирается волк, да здоровущий такой. Жеребёнок был ещё молочным, вот и держали его в отдельном стойле. Мать ему помочь не может, а зверюга вот-вот прыгнет.
Я, не раздумывая, кинулся между ним и жеребёнком. Волчара ощерился и прыгнул, да не на жеребёнка, а на меня. До сих пор помню зловонный запах из его пасти. Как уж у меня получилось, не знаю, только не испугался я тогда, а сунул руку в пасть волчары и, что есть силы, ухватил его за язык. А одет-то я был в тулуп. Вот и получилось, что я почти всю руку волку в пасть и запустил. Он попытался куснуть меня, а нет, овчина рукава всю пасть его забила, как кляп. Он пытаться грызть – не выходит, овчина в его пасть ещё больше набивается. Он давай пятиться, и тут – никак, я же его за язык под самым нёбом прихватил. Он меня мотает, а я не отпускаю, держу. Рукав в его пасти, видимо, от слюны намок, и волчара начал задыхаться. Когда дед с отцом в хлев прибежали, волк уже еле шевелился. С тех пор меня Волчком и прозвали.
– Да, – покачал головой Петро, – разные байки слышал, но чтобы такое…
Волка за язык – скажи кому, не поверят.
– Так многие и не верят, – улыбнулся Санька.
– А на стройку ты как попал?
– Через свою особую тягу к женскому полу, – вздохнул Санька.
– Это как? – предвкушая услышать очередную байку, оживился Петр.
– Да понимаешь, кровь у меня слишком горячая: как увижу молодую бабу с крутыми боками, да вот такой, – Санька показал вожделенный размер, – грудью – всё, тут же разум теряю.
После Санькиного рассказа о волке из казаков почти никто не спал, все с интересом прислушивались к его трёпу.
– Всё началось, когда в нашу деревню приехала молодая пара. Дед, сосед наш, помер, а дом родственникам завещал, вот они и приехали. Фёдор с женой Натальей и двое ребятишек четырёх и пяти лет. Деревня-то наша жила по старой вере, общиной. Приезжие тоже были из молокан
[52]. Устроиться помогали всем миром. И всё бы ничего, да только однажды зимой пошел Фёдор проверить охан – это такая толстая сеть с большой ячеей под крупную рыбу.
У нас оханы обычно на калугу или осетра ставят. Бывает, такие поросята попадаются… Да что говорить, если рыбину на пятьдесят – шестьдесят килограммов у нас калужонком называют, представляешь, сколько должна весить взрослая калуга. При мне однажды такую монстру вытащили килограммов под двести, – а дело было зимой, так её двуручной пилой, как бревно, пилили.
Так вот, зимой оханы ставят под лёд, а проверяют, вытаскивая за длинную верёвку через крайнюю майну: проверил, рыбу вытащил, потянул верёвку с другой стороны, и всё – охан на месте. Но есть важная особенность: ни при каких обстоятельствах нельзя проверочную верёвку наматывать себе на руку – попадёт крупная рыба, может под лёд утащить. А Фёдор, видать, это забыл.
Так бывает, увидит неопытный рыбак крупную рыбину и, чтобы не упустить её, наматывает верёвку на руку. Фёдор-то с Натальей до этого в лесной деревне жили, там оханами рыбу не ловят, не водится. Вот беда и приключилась…
Нашли его утром, он почти наполовину туловища в майну
[53]вмёрз. Потащила его калуга под воду, а у него, видать, сил не хватило, чтобы вытянуть её на лед.
Осталась Наталья одна с двумя ребятишками. Община ей помогала. Ну и мы по-соседски: то сена для скотины накосить, то с общей рыбалки уловом поделиться. Как-то сходили мы на сплав да так удачно, что и на себя получилось заготовить рыбу, и на Наталью. Кета, она ж, когда идёт, только поворачивайся. В общем, отправил меня отец отвезти Наталье целый воз рыбы. Получилось хвостов сорок, может, больше, и сказал, чтобы я помог ей разделать и засолить её. Распотрошили мы с ней рыбу, засолили и в бочки затарили. Естественно, умаялись.
Она-то после смерти мужа чёрного платка не снимала, а тут, чтоб не изгваздаться в чешуе и крови, переоделась. Смотрю и глазам не верю – краса, каких поискать: волосы русые, глаза серые, бока крутые, а грудь…
Пока рыбу пластали, кофтёнка на груди и расстегнулась, а там, я вам скажу, такое богатство открылось… Стою столбом, глаз от её грудей отвести не могу, уж так порты оттопырил, думал, насквозь штанину проткнёт, я чуть со стыда не сгорел. А она подошла ко мне, лицо к груди прижала и заплакала. И так мне её жалко стало, что я не сдержался и обнял её. Рыбу мы в тот день чуть не испортили…
Мне тогда уже девятнадцать было, с девчонками вовсю хороводился, считал себя в любовных утехах докой, а тут… Взрослая, голодная, жадная до любви.
Выпила она меня до последней капельки, досуха, без остатка… Ну и понеслось, завертелось. Год мы с ней любились, а потом отец мой про то прознал. Меня выпороли и в срочном порядке отправили в Николаевск, к дальнему родственнику. Что стало с Натальей, не знаю.
Мне до родственника добраться не удалось. Ещё в Николаевске я столкнулся с сыном местного золотопромышленника и стал на него работать. Высоко взлетел, через год уже в приказчиках ходил, как сыр в масле катался. Но опять моя горячая натура всё испортила. Положила на меня глаз сноха хозяина, а я отказаться не смог. Кто-то выследил нас и хозяину заложил.
А тот, в ярости, не приведи господи, как лют. Ох и били меня, думал, конец. Чудом спасся…
После этого я решил уехать куда подальше и завербовался на строительство КВЖД. Почти три месяца оттрубил учётчиком. Скука, скажу я вам, кругом одни китайские рожи и ни одной бабы. А я ж говорил, кровь у меня горячая, до любви жадная. Я уже собирался увольняться, а тут вы…
– Да, история, – хмыкнул Петро, – жениться тебе надо.
– Так я не против, – оскалился Санька, – главное, чтобы размер подошёл.
– Вот балабол, – усмехнулся вахмистр, – Петро, кончайте базар, – перебудили всех.
Замолчали. Казалось, душная ночь будет длиться вечно.
Назойливо звенели комары. Насосавшись человечьей крови, они тяжело взлетали вверх и прятались под потолком, но на их место тут же садились другие. На востоке посветлело небо, потянуло утренней прохладой. На опушке всполошились сороки.
– Подъём, станичники! Идут, ироды.
За забором замелькали тени.
– Приготовиться, – скомандовал вахмистр, – дайте им перелезть через ограду, а там стрелять по готовности. Да старайтесь не убить, а подранить. Нам их раззадорить надо, разозлить, чтобы крови и мести захотели. Ну, разбойное семя, давайте! Милости просим!
Скрипнули доски ограды. Несколько человек перемахнули её и побежали открывать ворота.
– Как ворота отворят, начинаем, – громко прошептал вахмистр.
Тяжёлые створки ворот медленно поползли в стороны, и в образовавшуюся между ними щель стали просачиваться вооружённые люди.
