Кругом стоял дикий грохот, ветер завывал, как безумный. Происходящее можно было сравнить разве что с землетрясением. Теперь ветер не дул ни с какой стороны, он рушился сверху, с грохотом накатывая, словно лавина или горный обвал. Вода хлестала со всех сторон, обдавая Тихого с головы и до ног, теснила его, стекала сплошной пеленой, сметала и рушила всё кругом.
Каким-то чудом ему удалось схватить обрывок мятущегося шкота, и он изо всех сил навалился на него, пытаясь подобрать сошедший с ума парус.
– Сука! Тварь позорная! – ревел Тихий, захлёбываясь солёными океанскими брызгами.
Он был похож на чёрта с безумными, горящими глазами. Распластав свое тощее тело на дне лодки, он из последних сил удерживал шкот.
Невероятными усилиями он сумел выбрать несколько метров. Стирая руки в кровь, он захлестнул верёвку вокруг основания мачты и навалился сверху. Шкот рвался из рук, обдирая, сжигая ладони, но он упрямо удерживал его последним, почти бессознательным усилием. Сдерживал, как свою жертву, которая рвалась на свободу. Это было безумие, но он и был безумен. Он не знал, что если выпустит эту долбаную верёвку, вырвавшийся на волю гик снова замечется во все стороны, увлекая за собой уже изрядно мокрый, отяжелевший от воды парус, и тот либо опрокинет лодку, либо убьёт его.
Он сдерживал шкот, потому что в нём была неодушевлённая, злая сила, которая не хотела подчиняться человеку. И поэтому он чувствовал себя великаном, бросившим вызов буре. В лодке было полно воды, она сердито хлюпала и булькала. Ноги скользили по покатому дну, но Тихий упрямо тянул шкот на себя. Ветер вдруг рванул навстречу, и мокрый край паруса с невероятной силой стеганул Тихого поперёк тела. Он отлетел и сильно приложился о соседнюю лавку, но рефлекс заставил его удержать шкот. Боль и опасность подействовали на него, словно удар хлыста. Он захлебнулся от бешенства. Крича от ярости, он навалился на шкот, мокрый от крови из стертых до мяса ладоней. Парус ещё раз хлопнул и вновь набрал ветра. Лодка, сбросившая было ход, вновь рванулась вперёд. Вздымавшиеся вокруг волны разлетались белыми брызгами. Рёв ветра покрывал все. И тогда дошло до предела. Тяжесть наполненного ветром паруса вдавила нос лодки глубоко в воду, и он стал «пахать» волну, словно плуг, идущий со скоростью пятидесяти миль в час. С каждым разом он зарывался всё глубже, пока океанская вода, клокоча, не хлынула в лодку. Тихий терял ощущение происходящего и лишь упрямо тянул шкот на себя. Глядя на забортную воду, заливающую лодку, он вдруг понял, что уже ничего не выгадает. Это конец!
И тут буря сама себе нанесла поражение. Собрав все свои силы, она ударила в парус огромной массой воздуха. Напор был так силён, что фал
[54] шкота лопнул, мачта дала трещину и со стоном сложилась, падая вниз и накрывая парусом лодку во всю её длину. Часть паруса и обломок мачты свесились в воду. Лодка под их тяжестью накренилась. Тихий, оскалившись по-звериному, зарычал и, преодолевая сопротивление океана, надрывая жилы, стал втаскивать парус в лодку. Большой кусок колышащегося на волнах паруса, мокрого, полного воды, был тяжёл, как паровоз. Лодка потеряла ход. Волны то вставали сзади за кормой, то перехлёстывали через борта, а вокруг океан и ветер слились в одном неистовом рёве. Из-за сплошной пелены брызг, секущих воду, точно потоки дождя, совершенно не было видно неба. Вокруг только вода.
Он обессиленно опустился на дно лодки, прямо в воду, и заполз под мокрый, с таким трудом затащенный на борт парус. Тело болело от перенапряжения и ударов о лодку. Под парусом было темно и мокро. Лодку бросало на волнах вверх-вниз. Рядом моталось безжизненное тело айна. Тихий зло пнул его в бок, а потом стал сдирать с мёртвого тела куртку из шкуры нерпы.
С трудом натянув её на себя, он перевалил труп рыбака через борт.
Кажется, стало меньше болтать, – устало подумал он и, привалившись спиной к обломку мачты, закрыл глаза.
Лодку мотало по волнам несколько дней. Подхваченную течением Оясио, её неуклонно несло к Японским островам. Неуправляемую лодку заметили корейские рыбаки и перегнали её к берегу. Найденного в лодке человека отпоили горячим отваром из прибрежных водорослей. Согревшись, он тут же уснул. Бедолагу решили не беспокоить и, оставив его отдыхать, перебрались к другому костру.
Тихий пришел в себя ночью и, поняв, что находится на берегу, спотыкаясь и падая, бросился прочь от опостылевшего океана. Несколько дней он скитался по пустынным лесистым холмам, совершенно не представляя, где находится. Питался лесными ягодами и сырыми грибами, пока не попался дозору хунхузов Кохинаты.
Глава 37
Прошли месяцы. Тихий прижился в банде, пообтёрся и отъелся. Теперь он был совсем не похож на того, чудом оставшегося в живых заморенного каторжанина, и только шальной, дикий блеск в его глазах говорил, что человек, который когда-то жил в этом теле, остался где-то там, за кромкой, среди волн безбрежного океана.
И вот он с бандой таких же, как сам, отморозков уже вторую неделю кантуется в Кайчи. В этом богатом, жирном и беззащитном, как невинная девушка, городке, где его ждут давно забытые ощущения сладостного удовольствия, он с нетерпением ждал разрешения на охоту. И вот главарь объявил, что завтра должно прибыть подкрепление, и они начнут «резать» Кайчи.
После долгожданного приказа уголовники разгулялись, а напившись, захотели «продолжения банкета» и завалились в публичный дом мадам Су. Тихий с деланым воодушевлением присоединился к жаждущим «клубнички». Никто из его новых друзей не знал, что уже много лет его не интересует интимная близость. Истинное наслаждение он получал тогда, когда медленно душил свою жертву, и испытывал оргазм, когда глаза его жертвы выползали из орбит. Она хрипела, трепыхалась, а потом безвольно обвисала в его руках. Тихий был кровавым садистом, помешанным на убийствах. Поэтому «весёлый дом» его привлекал не утехами с продажными женщинами, а возможностью пообщаться с хозяйкой заведения. Ещё накануне он приметил, что «мамочка» – крепкая властная старуха возрастом лет за шестьдесят, любит украшения, и поэтому на её нарядах всегда висит целое состояние. Появляясь перед клиентами своих подопечных, она всегда наряжалась, как рождественская ёлка. Яркие одежды украшало огромное количество пришитых золотых монет. На каждом пальце теснилось не меньше двух колец, запястья и шею обнимали золотые браслеты и многорядное монисто из золотых монет и драгоценных камней. Богато украшенный веер был инкрустирован пластинками из черепахового панциря и перламутра, только за него можно было выручить не меньше двадцати рублей. Её глаза лучились услужливой доброжелательностью, но под густыми бровями то и дело проскакивал цепкий, жёсткий взгляд властного человека, привыкшего повелевать. Именно такая жертва была самой желанной, потому что она до конца будет бороться и цепляться за жизнь. Это непреодолимо тянуло к ней Тихого. А побрякушки? Что ж! Пусть они станут дополнительным приятным бонусом, но главное – старуха. Он ещё не решил, как будет её убивать, и в мыслях смаковал тот вожделенный момент, когда останется с ней наедине.
