Секс – также важная и часто практикуемая составляющая жизни китов. «Киты – очень тактильные и чувственные животные», – рассказывает мне Джиллз. Ученые видели, как группы молодых самцов играют, закидывая друг на друга толстые, как пожарный шланг, пенисы длиной в шесть футов
[109], которые называют морскими змеями. Взрослые самцы находят партнерш для размножения в других стаях. Взрослые самки во главе стай, как и все остальные косатки, ценят удовольствие от секса и не отказывают себе в нем. «Нет ничего необычного в том, чтобы видеть сексуальные игры косаток, – рассказывает Джиллз, – и J2 принимает в них участие вместе с остальными». Старшие самки обучают молодых самцов сексуальной технике. Может быть, они используют секс, чтобы снять напряжение в отношениях в стае, или просто наслаждаются им. «Культуре китов, – отмечает Джиллз, – чуждо человеческое табу на связь с пожилыми женщинами».
Если секс приводит к зачатию, появление детеныша на свет – общая забота. В момент рождения множество самок вместе с главами стай собираются вокруг малыша и поднимают его на поверхность, чтобы он сделал первый вдох. «Самок так много, что нельзя сказать, кто из них его мать, – детеныша поддерживают и ласкают со всех сторон»
[110], – пишет исследователь китов Александр Мортон. Следы от зубов на голове J50, оставленные при рождении, могут означать, что в процессе родов были проблемы с тазовым предлежанием плода и что одна из старших самок, может быть, даже Бабуля, исполнила роль акушерки, вытянув детеныша наружу.
* * *
Я первой приехала к назначенному месту у пристани Фрайдей-Харбор – минивэн, на котором я поеду смотреть на китов, должен забрать меня от кольца, расположенного напротив паромного причала. Я сижу на скамейке и читаю «Непрофессионалов» (The Unprofessionals), роман Джули Хехт 2008 года, написанный от лица женщины в менопаузе: «Я живу без души второй месяц и уже начала привыкать. Моя личность начала растворяться пару лет назад – может быть, задолго до этого, – но теперь я почти перешагнула рубеж сорока девяти лет, и процесс достиг кульминации».
Мы паркуем минивэн на черных камнях побережья залива Смоллпокс, который выходит в пролив Аро, выгружаем каяки и спускаем их на воду. Наши гиды – Мэтт, студент колледжа с убранными в хвост длинными рыжими волосами, и Уилл, недавний выпускник с севера штата Мичиган – рассказывают, как надевать спасательные жилеты и юбку, защищающую от брызг, как правильно держать весло и грести. Рядом со мной молодая пара: мужчина в ответ на вопрос, любит ли он косаток, повернулся и задрал рубашку, чтобы показать татуировку с горбатым китом. Другая пара с дорогим снаряжением работает на канале Animal Planet. Единственный человек, кто, как и я, приехал один, – женщина примерно моего возраста, бродвейский продюсер. Ее волосы выкрашены в черный, кожа сухая и бледная. Мы проверяем снаряжение – водонепроницаемые куртки и неопреновые боты. Мэтт говорит, что вставать в каяке нельзя ни в коем случае. Он показывает, как садиться в лодку, сначала оседлав ее, и как разворачиваться. Уилл объясняет, что, если мы увидим косаток, надо будет сгруппироваться в подобие «плота»: собрать каяки вместе и удерживать друг друга за весла. Так мы с меньшей вероятностью перевернемся.
Я сажусь впереди, Мэтт сзади, и мы кормой вперед выплываем на мелководье. Цапля хватает из воды серебристую рыбку и запрокидывает голову, так что она скользит прямо в клюв и дальше – вниз по длинной шее. На выходе из залива волны усиливаются. Я не ожидала того, как глубоко каяк погружается в воду, как он вихляет и подпрыгивает на каждом гребне. Мы гребем к маяку Лайм Килн, тому месту, где установлен гидрофон, звуки которого я слушала месяцами. Мэтт показывает на орлиное гнездо на вершине сосны и самого орла, сидящего в ветвях узловатого земляничника
[111] с красноватой корой. Цвета удивительно яркие: желтая трава, красные стволы, темная зелень листвы, и вода – серо-голубая, с проблесками изумруда.
Уилл показывает на растекшуюся яичницей полупрозрачную, бледно-голубую медузу с ярким желтком в центре. В полосе прибоя по камням распластаны лиловые морские звезды. Мы отдыхаем в бурых зарослях нереоцистиса – каждая водоросль похожа на огромную луковицу с большой блестящей головкой и длинным плоским стеблем, извивающимся в глубине. Мэтт рассказывает о морских котиках – мы наблюдаем, как они разлеглись на скалах небрежными шматами сала, покрытыми гладким мехом. Я начинаю понимать, что наша поездка – это скорее знакомство с дикой природой, чем наблюдение за косатками. Когда мы разворачиваемся обратно в бухту на обеденный перерыв, становится очевидным, что китов мы сегодня не увидим. Я съедаю протеиновый батончик и прячу разочарование за стеклами темных очков.
Эмма Фостер – выпускница, посмотревшая 751-часовое видео с китами, которые легли в основу ее работы о менопаузе у морских млекопитающих, заинтересовалась южными резидентными китами, когда была интерном в Центре исследования китов на острове Сан-Хуан. «У каждого кита свой характер, – рассказывала мне она. – Некоторые игривые, другие – застенчивые». Фостер часами наблюдала за китами с исследовательского судна Центра, и в какой-то момент поняла, что выходные она тоже постоянно проводит в национальном парке Лайм Килн Пойнт, глядя на косаток с берега. «Ощущение, когда видишь их, не сравнить ни с чем, – сказала она. – Это очень странное, захватывающее чувство, оно не отпускает ни на минуту». В отличие от меня, Фостер запомнила особенности спинных плавников и пятен всех южных резидентов. Наблюдая за китами на видео, отснятым за пятнадцать лет, она узнала, что в те периоды, когда стае не хватало пищи, когда количество тунца резко сокращалось, во главе ее вставали самые старшие пострепродуктивные самки.
После обеда мы рассаживаемся обратно по каякам. Ветер стихает, каяк мягко скользит по водной глади. Когда мы выходим из залива в море Селиш, парень с татуировкой говорит, что, кажется, видит на западе китов. Я тоже их вижу – маленькие черно-белые фигурки показывают спины и выпрыгивают из воды. Мэтт напоминает нам собраться вместе. Я вцепляюсь в весло соседа. Уилл держится за растущий из дна стебель нереоцистиса, чтобы нас не унесло волнами. Мэтт говорит, что, если бы времени было больше, он завел бы нас в ближайшую бухту. Косатки приближаются стремительным серпантином, то ныряя, то взмывая над водой. Их спинные плавники громадами встают над морем – они крупнее, чем я представляла. Массивные головы гонят перед собой огромные клокочущие валы. Поверхность моря разрывается с каждым прыжком, вода струится со спин сплошным потоком, как ливень с черепичной крыши. Театральный продюсер беспокоится, что они движутся прямо на нас. Мы можем опрокинуться? Мэтт напоминает нам крепче держаться за весла соседей. Я чувствую, как каяк немного поднимается на воде.
Когда киты подплывают ближе, разговоры смолкают. Все предельно сосредоточенны – всё внимание устремлено на них. Я чувствую, как ускоряется пульс, сердце сотрясает грудную клетку. Пара китов поднимается на поверхность в десяти футах
[112] от нас – пятна на их головах светятся белизной, спинные плавники простираются высоко в небо. Вшшиух! Один за другим взлетают вверх два фонтана. Каяки бьются друг о друга на встревоженной воде. Я – всего лишь крошечное земное существо, зависшее у самой кромки бескрайнего океана, населенного гигантами. Я смотрю вниз и замечаю, как несколько китов проплывают под нашими лодками – их белые животы двигаются в толще полупрозрачной зеленой воды. Каяки поднимаются на воде, и вот прямо передо мной, всего в нескольких футах выплывает огромная косатка. Вшшиух! Я вижу – карий глаз смотрит прямо на меня, в его блеске за телесным проступает нечто божественное. «Это Бабуля, – говорит Мэтт. – Узнаю выемку на ее плавнике».
