Это очень слабое сравнение. Я не родилась в племени индейцев. Я даже не девочка. Но все-таки мой пол – женский, и я переживаю переходный период. Я – женщина пятидесяти трех лет, живу в городе, но впервые в жизни я почувствовала связь с животными – с Лолитой, а еще с J2 (Бабулей), главой южных резидентных косаток. Я смотрю на видео, как J2 играет с дельфином, как они с семьей всплывают на поверхность и выпрыгивают из воды после охоты на лосося, как она плывет совсем рядом с молодыми членами стаи, как будто наставляет их.
* * *
«Бессюжетность – самая большая женская проблема», – пишет феминистка Ката Поллитт в предисловии к книге Кэролин Хейльбрун «Описать жизнь женщины» (Writing a Woman’s Life). Она чувствует, что повествование о женщине ограничивается эротическим нарративом и что в понимании традиционной культуры ее путь – это всегда проход к алтарю. Наша история завершается домом, детьми и любящим мужем. «Эта история, – пишет Поллитт, – не просто не вмещает жизнь целиком, она отдает развитие сюжета в руки других – мужчин, которые оценят, полюбят, предложат выйти замуж и вообще дадут женщине возможность реализоваться во взрослой жизни».
Менопауза и связанные с ней потеря фертильности и обычной роли в обществе помогают развитию повествования. Я чувствовала, что моя история закончилась, что со мной больше ничего не произойдет. Если, конечно, развод не вдохнет новые силы в старый сюжет о замужестве, пусть в нем и будет меньше сексуальности и ставки не так высоки. Но что, если рассказ о женщине после менопаузы, как и до полового созревания, сфокусируется не на отношениях, а на самой героине? Именно так было в историях, которые я любила в двенадцать лет: «Паутина Шарлотты», «Мисти из Чинкотига», «Лев, колдунья и платяной шкаф». Мне интересен не сюжет «девочка встречает мальчика», но «женщина встречает кита». Ведь, как пишет Поллитт, «искания – вот, что делает женщину героиней ее собственной жизни».
Глава 3
Животные
Менопаузу считали чем-то неизъяснимым, звериным и низменным задолго до того, как Дарвин открыл законы эволюции, которые связали человека с животным миром. Один французский средневековый алхимик считал, что если взять лобковый волос старухи, смешать его с менструальной кровью и закопать в навозной куче, то «к концу года на этом месте появится злая ядовитая тварь». Эдвард Тилт, преподаватель медицины, член Королевского колледжа врачей и автор популярной в 1857 году книги «Изменения жизни в болезни и здравии» (The Change of Life in Health and Disease) связывал менопаузу с проявлениями жестокости, злоупотреблением алкоголем, воровством, попытками самоубийства и расточительством. Он утверждал, будто одна из его пациенток верит, что у нее в утробе поселился дьявол. «Что-то выделяется в мозг, – писал он, – и женщина перестает быть себе хозяйкой, что-то звериное дурманит ей голову»
[33]. Тилт отмечал, что приливам предшествуют «странные ощущения, будто в животе бьется живой зверь».
Одна из моих собеседниц писала: «Признаюсь, что я наконец поняла, почему в менопаузе видят столько животного. Я вдруг стала очень отчетливо ощущать свое физическое тело. Пульсацию сердца. Странное разбухание. Мои очертания менялись, как черт знает что».
Антрополог Эрнест Беккер писал, что менопауза – это «животное рождение», напоминание о нашей «тварности»
[34]. Другие «животные рождения» женщины – это первая менструация и рождение ребенка, но каждое из них, в отличие от менопаузы, становится переходом в увлекательный и всепоглощающий новый мир. С началом менструации пробуждается сексуальное влечение, в жизнь приходят плотское наслаждение, близость, превратности любви. После рождения ребенка женщину меняет материнство, наш мозг перестраивается так, что потребности крошечного нового человека вытесняют наши собственные.
Только менопауза наступает, не принося с собой волнительных ожиданий. Вместо новой срасти и ответственности я чувствую пустоту и отторжение. Эта пустота – отчасти результат того, что патриархальная культура помешана на сексе и для престарелых женщин в ней остается очень мало места. Ее пропитанный нигилизмом посыл не проговаривается буквально, но выражается миллионом других способов: от тебя больше нет пользы; пожалуйста, отойди в сторону. Внутренней пустоте вторит внешняя невидимость. Одна женщина призналась мне, что после пятидесяти она с каждым днем чувствует себя все менее заметной. В романе «Окликая невидимку» (Calling Invisible Woman) Джинн Рэй пишет о Кловер, домохозяйке пятидесяти четырех лет, которая обнаружила, что комбинация компонентов заместительной гормональной терапии, кальция, антидепрессантов и ботокса сделала ее и других женщин того же возраста буквально невидимыми. По-настоящему пугает то, что никто, даже ее муж, не заметил пропажи.
Но вернемся к теме животных. Я хотела изучить несколько самок млекопитающих среднего возраста в надежде, что они смогут стать тем «большим», о котором философ Уильям Джеймс говорил в одной из своих лекций).
Не знаю точно, породила ли менопауза со всеми ее изматывающими симптомами темное чувство душевного томления, которое я стала испытывать в пятьдесят, или только обострила его. Но в отличие от описанного у Мелвилла «промозглого, дождливого ноября»
[35], фактура моей души больше напоминает холодный и, как газетный лист, полупрозрачный и маркий март. В своем одиночестве я хотела скорее не «сбивать с прохожих шляпы», а прикасаться к волосам незнакомцев.
Стать животным – это не значит пуститься во все тяжкие или потерять достоинство. Это несложно. Впервые обнаружив это чувство, начинаешь замечать животное в себе много раз в течение дня: когда занимаешься сексом, испражняешься, кормишь ребенка грудью, бежишь, плывешь, ешь или чувствуешь прилив. Но мне оказалось сложным оставаться в пустоте наедине со своим зверем. Пара минут – и мне хочется проверить телефон, убедиться, что соевого молока хватит для утреннего кофе, посмотреть, сколько лайков собрала фотография кошки на «Фейсбуке».
У писательницы Кармен Марии Мачадо менструация также ассоциируется со зверем. «Мое тело видится мне животным, – пишет она. – Ему всегда нужно больше, чем я могу дать»
[36]. Менопауза вызывает чувство того, что ты – животное. Одна женщина почувствовала себя «зверем в западне», когда с головы до ног покрылась потом на родительском собрании. Другая поняла, что наконец-то может принять свою физическую оболочку: «Я осознала, что я – животное и всегда им была». Третьей приливы представлялись медоедом из популярного мема, которому все пофиг. У многих женщин это новое состояние «все пофиг» ассоциировалось именно с животными. Для большинства, в том числе и для меня самой, открытие в себе звериной сущности связано с мыслями о собственной смертности, с осознанием того, что мы – лишь существа, проходящие обычный жизненный цикл. Я впервые почувствовала, что на мне стоит маркировка, срок годности.
