Он обернулся и ответил:
– Вот именно такие возвышенные моменты и стоит искать, Салли Мо. Их можно найти где угодно, даже в общении с людьми, клянусь!
– Может, в эти мгновения человек как бы возвращается в то время, когда он еще не родился, – сказала я, – такое появляется ощущение.
– Фу ты ну ты, Салли Мо! Ты ходишь ко мне, чтобы я вправил тебе мозги, а получается наоборот: от разговора с тобой я становлюсь еще более чокнутым, чем был.
Тут мы с доктором Блумом – мы оба рассмеялись. Не громко. Ни капельки не громко. Скорее как два листка, которые падают рядышком, прямо как надо, на поверхность бассейна. Под дождем.
Но вчера мы с ним поссорились. Перед самым моим уходом. Из-за правды. Начали у него в кабинете, продолжили на лестнице и в передней, а закончили на улице. Проговорили минут пятнадцать, не меньше. Попозже я еще опишу подробно, но дело сводится вот к чему: доктор Блум считает, что правда – это полная чушь, а я считаю, что до правды, наоборот, надо доискиваться изо всех сил, ведь это высшее, что есть в жизни.
– Высшее, что есть в жизни, – сказал доктор Блум, – это когда твои стихи переводят на китайский, а еще выше – когда ты превращаешься в лягушку.
Отлично сказано, но я слишком на него злилась, чтобы улыбнуться. И вообще, я ненавижу животных. Правда. Всех животных.
– Если ты так ценишь правду, – предложил доктор Блум, – попробуй хотя бы один день не врать.
– В смысле?
– В прямом. Просто попробуй.
– Я и так не вру.
– Ты влюблена?
– Нет.
– А в Дилана?
Блин! О Дилане я сама рассказала доктору Блуму на одной из первых встреч. Довольно много всего. Уверена, что Дилан перевернулся бы в могиле, услышав мое «нет». Или со злости взвился бы пепельным смерчем в урне. Если бы, конечно, был мертвый. Но он пока не умер. Насколько я знаю. В смысле, любой человек, которого ты не видишь и не слышишь прямо сейчас, может оказаться умершим. Я вдруг ужасно испугалась: вдруг Дилан и правда уже все?
– Упрощу тебе задачу, – сказал доктор Блум, – если соврешь меньше трех раз за день, можешь снова взяться за книжку. По рукам?
– Значит, соврать два раза за день можно?
– Вообще не врать невозможно, это бесчеловечно.
Ну ладно.
С утра я сразу начала говорить правду. Встала, посмотрелась в зеркало и сказала:
– Ну и рожа!
Хорошее начало. Мама спросила из своей комнаты, проснулась ли я.
– Да!
Отлично!
– Хочешь ко мне заглянуть?
– Нет!
Тоже честно.
– Ну пожалуйста!
– Ладно.
Это я сказала неохотно, но не соврала.
Я вошла к ней в комнату, она стояла перед зеркалом в шортах, которые были ей явно малы.
– Как я в них, Салли Мо?
– Классно.
Вот и первый раз. Через пять минут после того, как встала с постели. Затем, когда в кемпинге появились Дилан со своей мамой. «Здорово!» Второй. Может быть, надо было честно сказать, что маму Дилана я ненавижу еще сильнее, чем свою? Впрочем, самая ужасная сука – это мама Донни и Бейтела. «Все в порядке, Салли Мо?» – «Все отлично, Дилан!» Третий раз. Вот и все. Или я должна была сказать, что он поганец, потому что год не подавал признаков жизни? Но я так счастлива, что с ним все в порядке!
Все, что я тут пишу, – чистая правда. А все, что я сегодня сказала, было ложью. Теперь посмотрим, как получится с возвышенным.
– Умереть.
– Не родиться.
– Если ты умер, то ты хотя бы сколько-то пожил, – сказал Дилан.
– Если ты не родился, то ты еще можешь родиться, – сказала я.
– А если умер – не можешь, что ли? – спросил Дилан. – Взять да родиться еще раз?
Это у нас такая игра – «Что хуже». Мы играем в нее уже лет пять. С ней у нас есть о чем размышлять те пятьдесят недель, что мы не видимся. В прошлом году мы расстались на вопросе «Что хуже – умереть или не родиться?». Есть о чем подумать. До этого мы обсуждали вопрос «Впасть в летаргический сон и проснуться в крематории от огня или в гробу, закопанном в землю на два метра?» Я была за крематорий: в огне ты сгоришь раньше, чем поймешь, что еще жив, а в гробу будешь загибаться долго и мучительно от голода и жажды.
Но Дилан считал, что гроб лучше: «Потому что я возьму с собой мобильный телефон». «Который там не ловит, угу», – сказала я. «А кто-нибудь это проверял?» – «Аккумулятор сядет, или деньги закончатся». – «Думаешь, я такой дурак?» – «Тогда тебя найдут через несколько веков, а твой скелет будет руками и ногами упираться руками и ногами в крышку гроба, чтобы ее поднять». – «Можно попросить, чтобы перед похоронами тебе вонзили нож в сердце, тогда точно будешь мертвый». – «Но нож надо потом обязательно вынуть, а то кровь не вытечет. Иначе получится, будто рану залепили пластырем или бутылку заткнули пробкой. И ты остаток жизни проваляешься в гробу с ножом в груди». Мы, я и Дилан, никогда не хохочем во все горло. Только тихонько смеемся.
Я влюблена в него уже четырнадцать лет. Мне тринадцать, но наши отцы дружили, и, когда родился Дилан, мой отец сказал его отцу: «Сделаю-ка я девочку для твоего мальчика». Через девять месяцев появилась я и к моменту рождения была влюблена в Дилана уже достаточно долго. Чаще всего выдуманные истории – самые забавные. Было бы жалко их не записывать. Но в этой книге я буду всякий раз пояснять, где правда, а где – нет. Я считаю правду высшим, что есть в жизни, как бы там ни думал доктор Блум. То, что я влюбилась в Дилана еще до рождения, – выдумка.
А теперь правда: сегодня Дилан сказал: «Когда ты появляешься на свет, все улыбаются. И только ты один плачешь. А когда ты умираешь, то все плачут. И только ты один улыбаешься». Думаю, взял это из какой-нибудь книги. Правда, я ни разу не видела, чтобы он читал.
Поскольку только Дилан знает о моем существовании, он – единственный, кто может в меня влюбиться. Пока этого не случилось, но он всегда относится ко мне по-доброму. Как-то раз я сидела рядом с ним на мостках, читала и вдруг взяла и обняла его за плечи. Он не возражал. Но сам в ответ даже не пошевелился. Так что через какое-то время я убрала руку. Он нырнул в воду, а я вернулась к книге.
В этом году все будет иначе. Я сделаю так, чтобы он в меня влюбился. Об этом я и пишу книгу. О том, как завоюю Дилана. Я же столько всего прочитала. Мне ли не знать, как устроены книги.
Выбирай: пуля в лоб или перерезанная глотка?
10 июля, пятница, 18:17
Следом явились Донни с Бейтелом и их мама. Теперь все в полном сборе. Шесть палаток в кемпинге на острове. Три – для четверых детей, три – для разведенных мам. Небольшое уточнение: нельзя сказать, что я ненавижу мою маму. Я ненавижу все, что она делает и говорит, но это другое дело. У нее нет никаких материнских способностей. Она думает, что хорошая мать первым делом должна позаботиться, чтобы у ребенка был отец. Вот она постоянно и старается его найти, нового отца для меня. Как только ни крутится. У меня от такого просто кровь из глаз. Может, с ее стороны это и мило. Но вообще-то я без отца легко обойдусь – и от одной родительницы забот выше крыши.
