— Блядь, — громко повторил он, думая: еще разок, на бис — и с чувством.
Посасывая стремительно набухающие волдыри на указательном и среднем пальцах, Джоджо потянулся к столу за пачкой «Олд Голд», достал одну сигарету и отправил ее в рот. Он прекрасно знал, что использовал последнюю спичку, ему просто хотелось чем-то себя занять. Держа сигарету одним краем губ и лобзая волдыри другим, Джоджо повернул ручку белого «Коронадо» и смежил веки. Пел Эл Декстер. Песенка была известна Джоджо Уокеру:
Положи кольт, детка, положи свой кольт.
Мама с пистолетом, положи свой кольт.
Знакомая мелодия, знакомые чувства. В свое время он знавал нескольких мамочек с пистолетами, среди которых была и его покойная жена. Старая, добрая, неумолимая Бет, похожая на Айрин Данн после недельного запоя, с ее молочно-белой жилистой дрожащей рукой и миниатюрным «моссбергом»
[4] в ней.
Казалось бы, крошечная вещица, даже в такой маленькой нежной ручке, но Джоджо не стал умалять ее значения. Если на тебя навела ствол женщина, самое правильное решение — заткнуться и не дергаться. Поэтому он молча глядел, как она со стекающими ручьем слезами и пузырящимся от соплей носом выкрикивает: «Ты ведь знаешь, у меня нет предрассудков, но, ради Бога, Джордж, негритянка?» Будто одного факта измены недостаточно — еще нужно и повернуть нож в сердечной ране.
В кабаре навеселе я попивал пивко,
Но вдруг она застукала. Теперь я далеко…
Он неосознанно постукивал под столом ногой в такт, пока не очнулся и не прекратил. Загудел электрический вентилятор. Снаружи раздался автомобильный гудок. Вероятно, гость сигналил коридорному, кем бы тот ни был, заменяющему Чарльза в такую рань. Джоджо был плохо знаком с персоналом дневной смены.
Он чувствовал себя вампиром, словно Бела Лугоши, отпугиваемый ослепляющим прямым солнечным светом, вторгающимся в его небольшое личное пространство через любую щель, какую можно найти в броне его венецианского окна. В идеальном варианте он уже спал бы на койке, наполовину под зеленым шерстяным одеялом, раздевшись до трусов. Вместо этого он томился в кресле за столом, с незажженной сигаретой во рту, в то время как температура в комнате близилась к адской. Чертов вентилятор сам себя не починит, особенно в тот момент, когда чувствуешь, как пот ручьями течет по бокам. Поэтому, сделав еще один глоток из фляжки, Джоджо выключил радио и, накинув шляпу, отправился на более прохладные пастбища.
Остаток песни последовал за ним в голове, через вестибюль и мимо мужлана за кассой, вплоть до выхода на душную улицу. Почти закипая в своем мокром измятом костюме, Джоджо продолжал хранить ухмылку на лице и идти. Раз уж он вышел, значит, полдела сделано. Он отправился к «Звездочету», хоть и не собирался туда.
Может, завалиться на весь день во «Дворец»? Пятнадцать минут изнуряющей ходьбы по плавящему солнцепеку — и вот знакомое здание театра и совершенно белый шатер близ него выплыли из облака знойного марева.
Зазывала Дэвис представляет…
Джоджо уж забыл об этом. Прищурившись из-за яркого света шатра, он повернул на Франклин, прочь от театра, идя прямо к аптеке с красующимися ступкой и пестиком на левой стороне вывески да рожком мороженого — на правой. Посередине большими золотыми буквами выведено Finn’s. Место было полупустым — слишком рано для молодежи и слишком поздно для засидевшегося за чашечкой кофе старичья, выползшего из дома за всякой всячиной. Открывая дверь, Джоджо вздрогнул от звякнувшего над головой медного колокольчика. Бессонница дает о себе знать, решил он. Именно она сделала его нервным. Все, кроме одного из пяти стульев за барной стойкой, были пусты. Пятый от начала стул прогнулся под тяжестью крайне увесистого мужчины, одетого в рубашку с закатанными до локтей рукавами и пóтом, градом стекающим по его мясистому багровому лицу. Толстяк заправлялся колой так, словно от этого зависела его жизнь, и, как только увидел Джоджо, его мокрое, изможденное лицо расплылось в улыбке.
— Какие люди! Сам Джоджо! — сипло поприветствовал он. — Ну, что новенького в уголовном кодексе?
— Да всё то же, что было раньше, Финн.
Финн похлопал по табуретке рядом:
— Давай приземляйся.
Горазд на словцо, Финн. Джоджо полагал, что лексическое богатство его друг перенял от шпаны, которая заваливалась в его местечко чуть ли не на целые дни летом, — пострелята и их бедокурии, как говорил сам Финн, о парнях и девчонках соответственно. Молодежь смеялась над его словесными попытками стать для них своим в стельку, а старшему поколению Финн казался неотесанным. Но Джоджо, не кривя душой, любил этого парня, своего стародавнего приятеля. Финн был одним из немногих, кто от него не отвернулся после того, как по округе пошли слухи. И если недавние коллеги-копы могли назвать его в лицо «чернотрахом», то Финн, когда разговор касался сей деликатной темы, просто пожимал плечами и говорил: мужик есть мужик, Джоджо, не попробует — не узнает. Слух Джоджо эти слова ласкали лучше музыки.
Он забрался на стул и вздохнул. Финн щелкнул пальцами в сторону придурка за стойкой, на что тот ленно поднял пудовый взгляд, спрятанный до поры под залихватски заломленной бумажной шапочкой.
— Принеси мистеру Уокеру газировку, будь добр.
— Спасибо, — молвил Джоджо.
— Или молочный коктейль хочешь? Ты же в курсе, что это такое? Наш Стью на севере бывал, он знает. Расскажи ему про молочный коктейль, Стью.
Стью приподнял бровь и глубоко вдохнул, но Джоджо прервал его взмахом руки.
— Газировка сойдет, Стью.
Стью достал чистый стакан из-под стойки и наполнил его до краев. Финн положил тяжелую руку на плечо Джоджо.
— Простые вещи — самые лучшие, я ведь прав?
— Прав как боженька, Финн.
— Вот чего чертовы немцы не понимают, это простых вещей. Черт, даже фуфелы-янки не понимают. Прости за мой французский, Стью.
Тот лишь поджал губы и пожал плечами.
— Не понимают, и все тут. Ты когда-нибудь был в городе, Джоджо?
— Временами я делаю ставки на лошадей в Оклауне.
— Допустим, но я имел в виду большой город. Настоящий. Типа Сент-Луиса или Чикаго.
— Не-а, — ответил Джоджо, кивая Стью в знак благодарности, как только газировка образовалась на стойке. — Не могу сказать, что был.
— О-о, приятель. Люди в таких местах носятся, что дикие звери, словно сам дьявол им на пятки наступает. Это ли не жизнь?
