— Давайте не будем утомляться добрыми делами, миссис Хатчинс, — сказал Шеннон, трактуя Священное Писание в соответствии со своей точкой зрения. — Ибо в свое время да пожнем мы плоды, коли будем живы.
— О да, ваше преподобие, вы совершенно правы. Как всегда, за вами правда.
Шеннон глубокомысленно улыбнулся и похлопал толстуху по колену, успокаивая ее как обиженного ребенка. Другой рукой он указал на потолок.
— Помните: единственно прав наш великий Бог, — сказал он.
Эмма Хатчинс улыбнулась дрожащими желеобразными губами, утерла слезящиеся глаза, и Джим Шеннон вновь почувствовал себя укротителем большого страшного зверя.
С искренней благодарностью и строгим обещанием собрать весь кружок шитья для этого важного дела, миссис Хатчинс покинула церковь, оставив Шеннона в благословенной тишине все более редкого одиночества.
— Коли будем живы, — пробормотал он себе под нос, роясь в хламе на столе в поисках сигареты. Он нашел-таки одну, закурил и расслабился, наслаждаясь пряным дымом в носу и глотке. Отбрехался-таки. Раз — и готово.
Он понимал, что через несколько часов окажется в авангарде очередного, выражаясь образно, факельного шествия, ратующего за перемены, которых сам он в глубине души не хотел. Значит, во «Дворце» показали очередной непотребный фильм — и что с того? В городе, где все здоровые мужчины и женщины должны были жениться и рожать детей, как только физиология позволит, что плохого в том, чтобы показать людям то, что они уже видели или скоро увидят? Роды, преподобный! — этими двумя словами Эмма Хатчинс, старая кошелка, буквально плюнула в него. Такая мерзость, словами не описать! И это говорит женщина, которая сама принесла в мир семерых детей. Шеннон покачал головой и затушил сигарету.
Придется сесть на телефон.
Пока он неохотно названивал, дочь Джима Шеннона отложила свою скучную книгу по обществознанию, чтобы посмотреть, кто бросает камешки в ее окно.
— Марджи! — крикнул Скутер из сада внизу. Он топтал ногами петунии.
— Скутер Кэрью, ты идиот! Ты стоишь на папиных цветах, ради всего святого.
Скутер, худощавый рыжеволосый паренек лет семнадцати, уставился себе под ноги.
— О боже, — простонал он, пятясь от безвозвратно погубленных петуний.
Марджи не могла не улыбнуться его неловкости. Это было по-своему мило.
— Ты хоть осторожно шел сюда? — спросила она.
— Через лес. — Скутер важно кивнул. — Там до церкви такой крюк — он никак не мог меня заприметить.
— Смотри, лучше тому и быть, — предупредила она. — Через пару минут выйду.
Марджи закрыла окно и посмотрела на себя в зеркало на туалетном столике. Кудри — ухоженные, темно-синее платьишко — свежее и чистое. Она подумывала взять помаду из тайничка с косметикой в шкафу и пару раз легонько мазнуть по губам, но вдруг ее кто-нибудь заприметит в таком виде! Отбросив эту мысль, она поспешила вниз, к входной двери.
Скутер спрятался за толстым вязом во дворе, оставив дерево меж собой и церковью на холме. Он был персоной нон грата на территории Шеннона, пусть его и более-менее приветствовали в церкви. Церковь принадлежала Литчфилду, а вяз, за которым прятался, нервно озираясь, Скутер, — человеку, который сдерет с него шкуру, если когда-нибудь увидит, что мальчишка шныряет близ его дочери.
— Не понимаю, почему нельзя просто встретиться со мной у Финна, — пожаловалась Марджи, пробираясь из дома к огромному вязу.
— Я чувствую себя Ромео, — сказал он, краснея. — Ну, знаешь, как в той пьесе.
— Я знаю эту пьесу, Скутер. И в конце концов они оба умрут, помнишь?
— По-моему, очень глупая концовка.
Марджи закатила глаза и вздохнула.
— Кроме того, — смущенно добавил он, — я хотел поговорить с тобой наедине.
— Наедине? — переспросила она, прищурившись. — Ты же не собираешься делать мне предложение, Скутер Кэрью? Что-то не улыбается мне быть одинокой женой солдата, когда тебя на войну загребут.
Если раньше щеки Скутера были розовыми, то теперь они горели кроваво-красным огнем. Он вытер лоб и переступил с ноги на ногу.
— Пр… пре… предложение? Ну уж нет, Марджи!
— А, понятно, — сказала она с игривой гримасой. — У тебя есть на примете какая-то другая девушка по такую честь.
— Вовсе нет, Марджи, — запротестовал он. — Нет никакой другой девушки. Я просто хотел пригласить тебя на танцы в субботу, вот и все.
— Всего-то? Бога ради, Скутер, а шуму-то, словно вопрос жизни и смерти. Ну да, я пойду на танцы, болван. Могла бы — с кем угодно, но придется, видимо, с тобой.
— Хочешь сказать, я…
— Ну, Альберт Соммер, знаешь ли, немного поднаторел…
— Альберт Соммер! Этот… жирный индюк?
— О, Скутер, — проворковала Марджи, — что ты такое говоришь! Не такой он и толстый, и точно не индюк. Говорят, к тому времени, как он доберется до Европы, уже офицером будет…
— Знаешь, мне ничего не стоит по той же дорожке пройти!
Марджи расхохоталась и ткнула надутого мальчишку кулаком в плечо.
— Боже, Скутер, да я тебя просто разыгрываю.
Скутер нахмурил брови и сердито посмотрел мимо Марджи, на открытое пастбище и густые хвойные деревья за церковью.
— Ничего смешного. Я пришел с серьезным вопросом…
— Это просто танцульки, Скутер. Не хмурься. Пошли!
Она схватила его за руку и потянула за собой. Озадаченный и, вероятно, немножко обиженный, Скутер сменил-таки гнев на милость и позволил выволочь себя из худо-бедно безопасного укрытия за вязом на опасный Рубикон между церковью и домом. Там он пробыл недолго — Марджи, все так же таща его за руку, поспешила обогнуть дом. Через миг они снова оказались спрятанными от взгляда ее отца. На этой выгодной позиции они присели на корточки у гниющего забора из штакетника и быстро поползли вдоль него, пока не добрались до узкой грунтовой дороги, ведущей в город.
— Нам придется пробраться туда тайком, — заговорщически прошептала она, мешая соломинкой свой шоколадный коктейль. — Сегодня — тот самый день, когда папа придет с пикетом.
— Ко «Дворцу»? — Скутер побледнел.
— Он все равно рано или поздно собирался протестовать; так вот, сегодня, говорю же, тот самый день. Придет он и все его надутые вороны-матроны, что обожают его пуще Боженьки.
— О, черт возьми, — простонал мальчишка.
— Ничего страшного, — сказала Марджи. — Мы просто войдем через заднюю дверь. Он нас даже не увидит.
— Хочешь сказать, мы не заплатим?
— С черного хода кассы не ставят, болван.
Он широко раскрытыми глазами смотрел на выдохшуюся содовую в своем стакане, чувствуя себя планировщиком крупного ограбления. Из тех, что никогда не кончаются добром для тех, кто в деле. По крайней мере, в фильмах всегда так.
