Увидев вывеску, Джоджо хмыкнул и поднялся по четырем скрипучим ступенькам на крыльцо. Теодора подошла совсем близко.
— Там свет не горит, — заметила она.
— Ну, если он уничтожает свой мир, наверное, свет исчезнет последним.
— Кто-то явно смыслит в религиозных текстах.
Усмехнувшись, Джоджо взялся за дверную ручку.
— Ты готова?
— Я не знаю, что нас ждет впереди.
— Впереди, Теодора, наша личная битва при Литтл-Бигхорн.
Она нахмурила брови и слегка улыбнулась.
— И мы в ней явно не индейцы, да?
— Ни в коем случае, черт возьми.
— Тогда я рада, что все прояснилось. Открывай дверь, не тяни.
Он открыл.
Ледяной сирокко вырвался из недр церкви, накрыв их, неправдоподобно сильный и такой стылый, что раны заныли. Теодора тут же отскочила в сторону, ища защиты за отверстой створкой двери. Джоджо, закрыв лицо руками, все же устоял. Оглушительный яростный рев звучал вместе с ветром — сотни голосов в муках, сочащихся ненавистью: все они каким-то образом принадлежали одному Зазывале Дэвису.
Ветер стих, но холод остался. Джоджо шагнул в часовню, и половицы застонали под его тяжестью. К очередному ревучему грому он был готов, но на сей раз тот прозвучал будто издалека. С крыльца Теодора крикнула ему:
— Смотри!
Джоджо обернулся и увидел, как вдалеке, в городе, вздымается столп пламени.
— Это Дэвис такое учинил? — спросила она.
— Не думаю.
— Тогда, может, лучше подождать? В смысле — Чарльза и шерифа Рича…
Из глубины черной как смоль часовни донесся низкий гортанный смешок — ответ на ее слова. Джоджо обернулся и сощурился во мрак.
— Они не придут, — произнес Зазывала Дэвис, шагая где-то в тени. — Никого больше нет. От Литчфилда только эта церковь осталась, и да будет она ребром, из коего создам я новый мир.
— Зачем, скажи? — крикнула Теодора в темноту. — Что тебе со всего этого? Ты просто получаешь удовольствие, издеваясь над невинными?
Дэвис рассмеялся ровным раскатистым смехом.
— Невинных? Да черта с два! Вся невинность утопла во время последнего наводнения, что было наслано свыше. И что за нелепый вопрос «почему»? Здесь я — бог, а власть богов не оспаривается.
Скребущие шаги шаркали по полу, приближаясь. Теодора попятилась к двери, Джоджо принял боевую стойку. Дэвис приблизился к лучу тусклого серого света, идущего снаружи, и вошел в него с ухмылкой на черном лице, оставшемся без кожи.
Теодора ахнула и прикрыла рот рукой. Джоджо с отвращением взглянул на стоявший перед ним ходячий труп, облаченный в черный фрак, с болтавшейся на шейных позвонках траурной «бабочкой». Труп слегка поклонился, разведя истлевшие руки.
— Черный Гарри, — бросил Джоджо.
— Абракадабра, — прохрипел мертвый кудесник, проведя по зубам серым, наполовину съеденным червями языком.
— Знаешь что, Гарри? — презрительно фыркнул Джоджо. — Я никогда особо с тобой не общался…
С этими словами Джоджо бросился на Черного Гарри и схватил его. Облако дурно пахнущей пыли вырвалось из рукавов и воротника волшебника. Они упали в кучу — череп Эшфорда навис над Джоджо и, раззявив рот, дохнул смрадом; звук смеха трепетал в его глотке и в то же время был где-то еще, вне этого, давным-давно умершего, тела. С уровня пола Джоджо заметил человеческую фигуру, неподвижно лежащую под скамьями. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, кто это. В этот момент Гарри Эшфорд начал что-то бормотать скребущим, как наждачная бумага, голосом:
— Люцифер, Уир, Хамерон, Алисеон, Мандусин… Прими, Ориет, Найдрус, Эсмони, Эпаринесон, Эстиот…
— Ах, ради всего святого, — проворчал Джоджо. Одной рукой он прижал шею трупа к полу, а другой нанес ему удар в челюсть. Челюсть хрустнула и дернулась вбок. Затем все тело твари содрогнулось, и челюсть сама собой выпрямилась.
— Думоссон, Данохар, Касмиэль, Хайрас…
— Да брось ты! — закричал Джоджо, сдавив череп обеими руками с двух сторон. Он засунул большие пальцы в маленькие отверстия в нижних височных долях и сжал их. Швы треснули под давлением. Джоджо вывернул руки вверх, не обращая внимания на жгучую боль в плече, и потянул изо всех сил, какие были в его распоряжении.
Мертвец не унимался, даром что кости его шеи раскалывались и ломались.
— Фабеллеронтон, Содимо, Пеатам…
Джоджо оскалил зубы и вырвал голову из тела, окончательно переломив хрупкую шею и навсегда заглушив глас из костей Черного Гарри Эшфорда. Он воздел черепушку в руке, словно дикарский трофей, и рассмеялся. Всякий сторонний наблюдатель в этот момент принял бы его за безумца, но здесь была лишь Теодора, и она все понимала.
— Это что, всё? — прохрипел Джоджо. — Большего и не требовалось?
Он приподнялся, сначала на одно колено, потом на обе ноги, все еще держась за череп. Какое-то мгновение рассматривал эту жуткую голову, мертвую и пустую, после чего швырнул ее в ближайшую стену. Череп разбился вдребезги, как ваза, рассыпавшись на бесчисленные безвредные осколки, усеявшие пол.
Пройдя к безголовому скелету во фраке, простершемуся на полу часовни, бывший мальчик-псоглавец обрушил на него весь скопившийся гнев. Правой ногой он сокрушил ветхую грудную клетку — из груды костей взметнулось облачко могильной пыли. Но этого было мало: Джоджо продолжил топтать тело уже левой ногой, размалывая древние останки в муку. Вскоре не осталось ничего целого — одна пыль, набившаяся в потрепанную одежду фокусника.
— Все кончено, — прошептал Джоджо. — Кончено.
Он не мог сдержать улыбку, вытирая холодный пот со лба. Он выпрямился, с трудом справился с болью в плече и снова повернулся к двери. Теодоры там не было. Он позвал ее по имени, но ответа не получил. Вышел на крыльцо, оглядел ближайшие окрестности церкви — ее нигде не было.
Сбитый с толку и немало измученный, Джоджо возвратился в часовню и вслепую ощупал стену в поисках выключателя. Это заняло некоторое время — довольно много времени на самом деле, — но он нашел-таки его. Над головой замерцала безвкусная лампа с дюжиной маленьких фальшивых электрических «свечек». Ее дымчато-желтый свет тихо окутал металлический предмет в центре хорошо утоптанного прохода между церковными скамьями. Изумленный Джоджо понял, что во все глаза смотрит на сигил Люцифера, выкопанный Джимом Шенноном.
— Что, опять?..
Не далее чем в двух футах от знака, из-под скамьи, торчала мертвая белая как снег рука Зазывалы Дэвиса. Он увидел тело, когда боролся с Черным Гарри Эшфордом, и тогда понял, что произошло. Эшфорд оставил оболочку молодого человека, некогда убиравшего за посетителями блевотину и рассыпанный попкорн, а за животными — дерьмо; человека, бранившего цыгана с обезьяной и сохшего по Минерве — Змеиной Леди. В этой оболочке Эшфорд обретался до урочного часа. А потом как обращенная в чудовище Минерва сбросила кожу, так и он с легкой душой избавился от чужого тела.
