Кардель осмотрелся. С чего-то надо начинать. Собрал бутылки в корзину, в которой, судя по всему, Винге их сюда принес. Вылил в окно переполненный горшок — непростая задача, поскольку ночной сосуд был почти такого же размера, что и отверстие, которое даже и окном назвать трудно. Что-то вроде пушечной бойницы на корабле. Переложил хозяина на постель. Это оказалось куда легче, чем он предполагал. Как и Сесил, Эмиль был на удивление тощ— кожа да кости. Кое-как пристроил его голову на подушку, стянул через голову рубаху, намочил тряпку и отпер следы неоднократных извержений.
Осталось сделать то же самое с полом.
Закончив приборку, он взял с собой ключ постояльца и ушел.
Вернулся через час. Постучал в дверь фру Бергман и вручил ей два риксдалера.
— Господин Винге просил передать — он задерживается самое малое на месяц.
Прошел в комнату. Разложил на столе все, что принес. Несколько бутылок. Чистую воду. Связка лучины, огниво. Хлеб, сыр, цельная копченая баранья нога, которую почему-то называют скрипкой, — хватит на несколько дней, если не обжираться.
Дело шло к полудню. В комнате душно и темно. Стекло в окне-бойнице вмуровано намертво — ни проветрить, ни впустить побольше света.
Кардель критически оглядел комнату, уселся на стул с ручками — из тех, что принято называть «густавианскими», — и отстегнул протез. Надо дать культе отдохнуть. Засунул в рот щепоть табака и начал жевать, заставляя себя не торопиться. Время от времени сплевывал в банку и продолжал жевать.
Он ждал. Ждал не меньше двух часов, прежде чем Эмиль Винге начал подавать признаки жизни. Открылись налитые кровью глаза, послышался мученический стон: медленно возрождающиеся органы чувств начали со страхом осознавать состояние тела. Кардель встал и протянул Винге бутылку. Тот схватил, с жадностью сделал несколько глотков и с нескрываемым упреком и разочарованием посмотрел на посетителя. Хотел что-то сказать, но Кардель его опередил.
— Квас. — сообщил он таким тоном, будто вручал Винге гонорар. — Утоляет жажду.
Эмиль протер глаза и с видимым отвращением сделал еще один глоток.
— Поспите-ка еще, — посоветовал Кардель. — Больше ничего не поможет. Уж я-то знаю.
Кардель терпеливо ждал. Солнце перевалило через зенит, начало опускаться. Неправильный прямоугольник света из окна-бойницы перебрался с пола на стену.
Винге подал признаки жизни только к вечеру. Человек опытный, Кардель еще до этого заметил, что бедняга вот-вот проснется: изменилось дыхание, начали мелко вздрагивать веки, будто путаясь проносившихся за ними кошмарных видений. Наконец несчастный открыл глаза, некоторое время соображал, где он, и с трудом сфокусировал взгляд на посетителе.
— 3-зачем вы здесь?
Кардель выплюнул остатки табака.
— Я вас по другому делу искал, а тут вон оно что…
Винге перевел взгляд и болезненно поморщился: видно, естественное движение причинило ему немалые страдания.
— Головой вертите, — посоветовал Кардель. — Не глазами, а головой. Как волки.
Винге последовал совету: осмотрел комнату, вертя головой вправо и влево. Глаза при этом заметно отставали от движения головы. Постарался изобразить суровую мину и остановил взгляд на посетителе.
— Зачем вы все это?
— От нечего делать. Я вообще-то по друг ому поводу вас искал.
— Незачем было затевать уборку. С чего это вы должны за мной прибирать?
— Кому-то надо было. А я как раз подвернулся. Не повезло мне, значит. А теперь… у вас больше нет вопросов? Теперь моя очередь.
Винге внезапно смутился. До него только что дошла двусмысленность положения. «Двусмысленность», — самое мягкое из определений, что хаотично пронеслись у него в голове.
— Да, конечно… — обреченно произнес он.
— Вопрос первый: неужели вы сами все это вылакали? Или кто-то помогал?
— Нет… никто. Боюсь, сам, — Винге морщился при каждом слове; видно было, что любое прикосновение языка к наждачному нёбу доставляет ему страдание.
— Тогда вас наверняка все еще мучит жажда, — Кардель протянул еще одну бутылку с квасом.
— Квас не годится… Паллиатив. Перегонное, желательно покрепче.
Кардель не стал спрашивать, что это за напиток такой — паллиатив. По интонации и так ясно — ничего хорошего. Сунул за щеку еще одну щепотку табака.
— Чего нет, того нет. Паллиатива нету. Приглашаю на квас.
— Тогда я сам схожу.
— И опять же: что нет, то нет. Никуда вы не сходите.
Эмиль, покачиваясь, подошел к двери, нажал на ручку и обернулся. В глазах полыхнул ужас. Кардель успокаивающе похлопал себя по карману жилета.
— Ключ у меня. Попробуйте взять, если решитесь.
— Я сейчас умру… — еле слышно прошелестел Винге.
Кардель поднялся и снизу вверх пристально посмотрел на Винге.
— Я таких много видел, — сказал он тоже шепотом. — На войне. После Свенсксунда нас расквартировали в Ловисе. И я тоже там оказался, уже без руки. Раненых — как пчел в улье, а фельдшеров — раз, два и обчелся. И так мало, да и те норовили поскорее по домам разбежаться — война-то кончилась. Мир на весь мир. Жили мы в палатках, огромный палаточный лагерь, — а тут выпивка кончилось. Каждый день обещали: завтра подвезем, завтра подвезем. Завтра, завтра… Хрена с два подвезли. Ни завтра, ни послезавтра. А многие к тому времени вообще позабыли, что значит быть трезвым. Страдали жутко. Кончилось тем, что те, кто еще мог ходить, повставали со своих топчанов и поперлись искать — глядишь, и перепадет что-то на каком-нибудь хуторе. Что вам сказать… я их больше никогда не видел. Ни одного. Ничего удивительного. Либо разбойники зарезали в финских-то лесах, либо померзли — по ночам уже морозы были, а у них в головах одно перегонное. Уже ноги почернели, а он свое: «Вина, вина…» А другие и встать не могли. Я там тоже крутился, помогал фельдшерам как-то их утихомирить… люди-то все же раненые, боли невыносимые, черта с два чем уймешь, кроме водки. И знаете, дать кому-нибудь в челюсть, вырубить хоть ненадолго — акт милосердия, как ваш брат выражался. Да что там… многим и это не помогало. Слишком поздно. Антонов огонь, или еще что там. Неделю не могли разобраться, кто есть кто. Помер-то помер, вот лежит, да кто он такой? Имя, фамилия, хотя бы с какого корабля… И вот что я вам скажу: первый день вы переживете. Потом будет хуже. Но если выживете, Эмиль Винге, будет вам бонус: получите назад вашу собственную жизнь. А помереть от опоя — невелик подвиг. Ни пользы, ни красоты. Красоты-то, сами знаете — кот наплакал.
8
Винге окончательно пришел в сознание. Полный паралич воли сменился тошнотой и рвотой — да такой, что он краем сознания удивился: как в его незначительном теле может уместиться столько дряни. Но не только тошнота и рвота; он не мог найти места от страха. С трудом подавлял приступы паники. Старался дышать поверхностно: каждый глубокий вдох будил затаившегося в солнечном сплетении зверя, и тот от возмущения награждал его очередным свирепым приступом дурноты. Единственная надежда — пересидеть упрямого пальта. Должен же тот в конце концов устать и заснуть? Рано или поздно, но должен же!
