Слова даже не пришлось подбирать, они возникали сами, оставалось только произнести их.
— Вы считаете, Сесил был вашим другом. Ха! Никогда в жизни не слышал я даже намека, что у Сесила был друг. Он наслаждался своей непревзойденностью, своей способностью судить других. Уж он-то, поверьте мне, никогда не страдал от одиночества. Он вас использовал, потому что вы идеально подходили для его целей. Сесила подточила болезнь, он был слаб, знал, что умирает, и он выбрал вас вовсе не потому, что увидел в вас нечто особенное. Знаете, почему он выбрал вас? Потому что никого, кроме вас, не было. Или, может, кто-то и был, но никто не хотел с ним связываться. Еще раз: он вас использовал! И вы… вы таг благодарны, что он вас использовал, что до сих пор его оплакиваете. Смотрю на вас — и сердце разрывается.
Каждое слово — как укол шпаги в солнечное сплетение, и самое болезненное — слишком похоже на правду Культя горела, навеки защемленная якорной цепью на палубе тонущего корабля. Он внезапно увидел перед собой эту цепь — наверняка она еще там. Ржавая змейка на дне Финского залива.
Кардель молчал, и только когда Винге повернулся, чтобы уйти, прохрипел:
— Погодите.
Он уперся правой рукой в пол и тяжело опустился на колени. Одна из половых досок оказалась не прибитой Кардель приподнял ее и достал холщовый узелок. Встал, уселся на откидной топчан и зубами развязал тряпицу.
— Ваше вознаграждение, как договаривались.
Кардель вложил в руку Винге карманные часы. Бьюрлинг, Стокгольм. Экзотические арабские цифры, стрелки совершают свой путь от одного крошечного бриллиантика к другому. На задней крышке гравировка: две птицы у стены, по бокам две колонны с греческими урнами. Ключ с головкой в виде крошечного лаврового венка закреплен на золотой цепочке.
Они обменялись взглядами, весьма красноречивыми, не красноречие было того рода, что лучше держать при себе.
Эмиль положил часы в карман и начал спускаться по лестнице.
Микель Кардель так и остался сидеть на топчане. Обхватил культю здоровой рукой и раскачивался, пытаясь унять грызущую боль.
Кто-то поскребся в дверь. Он с трудом встал, прошел по жалобно застонавшим под его тяжестью доскам. А вдруг вернулся Винге? Одумался, хочет взять назад свои страшные, разъедающие душу слова?
Открыл дверь — и не понял, кто перед ним. Бесплотная серая тень. Но всего через несколько секунд пришло узнавание — с такой убийственной силой, будто он вернулся в те далекие дни и вновь стоял на палубе с фитилем в руке, готовясь поджечь порох.
— О Господи… что с тобой случилось? Что пошло не так?
Она молчала. Смотрела на него широко открытыми глазам и молчала. Она, которую он уже много дней безуспешно искал и в Городе между мостами, и чуть ли не во всех предместьях. Он видел ее всего-то несколько раз в жизни, но никогда не замечал этого отчаянного, умоляющего взгляда. Господи… уж ей-то пришлось пройти через такие испытания, что его собственные казались не такими уж страшными.
— Мне нужна твоя помощь, Микель… у меня никого больше нет, — хрипло прошептала Анна Стина потрескавшимися губами.
Часть третья. Кладбищенские огни
Сиротка я, одна в миру,
Зимой куда мне деться?
И если нынче я помру,
Ничье не дрогнет сердце.
Анна Мария Леннгрен, 1794
Весна 1794
1
Запоздалое приданое Юхана Кристофера Бликса, кисет с риксдалерами, что вручил ей когда-то пальт Микель Кардель, пришлось очень кстати. Когда-то ее звали Анна Стина Кнапп. Когда-то — да, так и звали. Но не теперь. Теперь она Ульрика Ловиса Бликс, и только представьте: эта неопытная молодая женщина, эта Ульрика Ловиса каждый рундстюкке использовала разумно и с пользой. Трактир «Мартышка» расцвел и стал популярен. Исчезли когда-то служившие столами гнилые бочки, вместо них появились положенные на козлы тщательно подогнанные, оструганные и сплоченные на шипах доски. Получились настоящие, как в дорогих трактирах, столы. И удобные лавки под которыми усталые гости могут вытянуть ноги. Каждый вечер, ровно в десять, с боем часов на башне, в зале появлялись соседские мальчишки и девчонки: мели и драили пол, мыли с мылом столы. В камине весело пылает огонь Чистота, уют — замечательно! Популярность трактир: росла с каждым днем. Когда она впервые рассказала о своих планах человеку, заменившему ей отца, Карлу Тулипану, которого все называли не иначе, как Тюльпан, тот рас плакался от гордости и вновь обретенной надежды. Этот маленький кабачок — все, чего он достиг десятилетиями тяжелого труда и страданий. Кабачок «Мартышка» был частью его самого, а он сам был частью кабачка «Мартышка». Ренессанс «Мартышки» был его собственным ренессансом. Оказывается, чтобы улыбнулась удача, достаточно обратить хаос в порядок. Что и сделала Анна Стина. Как часто мы об этом забываем…
И ведь он сопротивлялся поначалу! Привык экономить на всем. Кассы никогда не хватало. С большим трудом уговорила его Анна Стина купить новый жилет и рубаху — старые он носил годами, и они уже не соответствовали растущему реноме заведения. Новый жилет, новые башмаки. Тюльпан ворчал — дескать, еще сколько лег могли бы и старые послужить — по и без слов было видно, как он рад, как помолодел, как ему наверняка стыдно подгибаться в таких прекрасно сшитых синих панталонах. И ей даже удалось уговорить его выкинуть свой прокисший парик из овечьей шерсти, под которым он годами прятал лысину. Аккуратно подстригла упрямо сопротивляющиеся времени седые космы на висках. Поначалу Тулипану стеснялся. Ему казалось, что все его осуждают, дескать, что за франтовство на старости лет. Но постепенно понял — вовсе нет. Посетители смотрят на него не с осуждением, а с одобрением и завистью — вот, дескать, какой молодец, нашел в себе силы встряхнулся.
И она взялась за хозяйство. Сделала то, на что ее предшественники давно махнули рукой. Доски пола, которые никто не мыл и не скоблил, покрылись многослойной коркой въевшейся грязи. Отхожее место во дворе — бочка уже несколько месяцев переполнена, к тому же дырявая. Вначале нечем было заплатить золотарям, а потом они сами отказывались: предлагаемая плата никак не соответствовала объему и, главное, характеру груда. Тюльпан предложил дождаться зимы; тогда смерзшуюся массу можно вырубить и погрузить на тачку — зимой вонь почти незаметна. Но Анну Стину ничего не смущало — видывала и похуже. Полы отскоблили, отциклевали, прохудившуюся бочку опорожнили, выкинули и заказали бочарам новую, побольше.
Карл Тулипан, как правило, напивался вместе с гостями и по закрытии шел спать. Бухгалтерия, конечно, была в полном запустении. К тому же вечерняя выручка складывалась в незапертую шкатулку, неотразимую приманку для ловких пальчиков посетителей, считающих, что они заслужили скидку. Расходы тоже не учитывались, никто их не суммировал и не записывал. Анна Стина, робея, взялась и за это дело, и очень скоро обнаружила; робеть нечего. Принцип тот же самый. Ходишь ты с фруктовой корзиной в предместье Мария или держишь кабачок в Городе между мостами — неважно. Надо вычитать расходы из доходов. Если получается цифра со знаком минус, пора принимать меры. И самыми успешными мерами оказалось две: во-первых, надо запирать ларец с выручкой на ключ. А во-вторых, «Мартышка» должна закрываться точно в предписанное городскими властями время. Иначе жди полицейских: они начинают ежевечерний обход питейных заведений, и нарушивший запрет вынужден поить их даром — плата за молчание. Немалая, между прочим, статья расхода. Когда ненужные траты были сведены до минимума, начала размышлять — как увеличить выручку?
