— Письмо у тебя с собой? — взволнованно спросил Доминик.
Паркер давно держал письмо в ожидании этого момента и теперь стал читать, время от времени поглядывая в темноту за будкой.
— Я должен немедленно ей позвонить, — сказал Доминик, когда Паркер кончил читать. — Не могу ждать до завтрашнего утра. Свяжусь с тобой завтра. В девять вечера.
— Если будешь звонить из мотеля, где телефоны все равно прослушиваются, я могу не бегать в будку.
— Хорошо. Позвоню на домашний. Будь, — сказал Доминик.
— И тебе того же.
Паркер со смешанным чувством повесил трубку, испытывая облегчение, оттого что неудобные вечерние поездки к таксофону закончились, и в то же время понимая, что ему будет не хватать интриги.
Он вышел под дождь и почти испытал разочарование оттого, что никто в него не выстрелил.
Бостон, Массачусетс
Пабло Джексона похоронили утром, но весь день и вечер он оставался с Джинджер Вайс. Память о нем преследовала ее: он был призраком, улыбчивым привидением в пространстве сознания.
Оставаясь одна в гостевой комнате «Бейвотча», она пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Когда воспоминания о старом иллюзионисте не занимали ее целиком, ее поедало беспокойство, мысли о том, что будет с ней.
Она легла в постель после полуночи и уже потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, когда пришла Рита Ханнаби и сказала, что звонит Доминик Корвейсис. Можно пройти в кабинет Джорджа рядом с хозяйской спальней и ответить. Возбужденная и встревоженная, Джинджер натянула халат на пижаму.
Дубовые панели кабинета способствовали созданию теплой и таинственной атмосферы. На полу лежал бежевый с зеленью китайский ковер, лампа с витражным стеклом была либо подлинником от Тиффани, либо превосходной копией.
По отекшим глазам Джорджа было ясно, что звонок разбудил его. Он по большей части начинал оперировать ранним утром, а спать ложился не позже половины десятого.
— Извините, — сказала Джинджер.
— Нет нужды извиняться, — ответил Джордж. — Мы на это надеялись.
— Может быть, — произнесла она, не желая пробуждать в себе напрасные надежды.
— Мы не будем вам мешать, — сказала Рита.
— Нет, — возразила Джинджер. — Пожалуйста, останьтесь. — Она подошла к столу, взяла трубку. — Алло? Мистер Корвейсис?
— Доктор Вайс? — у него был сильный, но мелодичный голос. — Написать мне письмо — лучшее, что вы могли сделать. Я не думаю, что вы сошли с ума. Потому что вы не одна, доктор. Есть еще несколько человек с такими же странными проблемами.
Джинджер попыталась ответить, но ее голос срывался. Она откашлялась.
— Я… я прошу прощения… я… я не… я обычно не плачу.
— Не пытайтесь говорить, пока не будете готовы, — сказал Корвейсис. — Я вам расскажу о своей проблеме, о сомнамбулизме. И о моих снах… про луну.
Она испытывала душевный трепет, ощущение, которое складывалось наполовину из ледяного страха, наполовину из восторга.
— Луна, — согласилась она. — Я никогда не помню своих снов, но они, вероятно, включают луну, потому что я просыпаюсь с криком про луну.
Он рассказал ей про человека по имени Ломак из Рино, про самоубийцу, которого довела до смерти одержимость луной.
Джинджер почувствовала под собой бездонную пропасть, вызывающую страх неизвестность.
— Нам промыли мозги, — выпалила она. — Все эти проблемы, с которыми мы сталкиваемся, являются результатом вытесненных воспоминаний, пытающихся всплыть на поверхность.
На несколько секунд в трубке воцарилось ошеломленное молчание. Потом писатель сказал:
— Такой была моя гипотеза, но вы, похоже, в ней не сомневаетесь.
— Не сомневаюсь. Я прошла несколько сеансов гипнотической регрессионной терапии, после того как написала вам, и мы обнаружили свидетельства подавления памяти.
— Что-то случилось с нами позапрошлым летом, — сказал он.
— Да! Позапрошлым летом. Мотель «Транквилити» в Неваде.
— Из этого мотеля я вам и звоню.
— Вы сейчас там? — испуганно спросила она.
— Да. Если сможете, обязательно приезжайте сюда. Случилось много всего такого, о чем я не могу говорить по телефону.
— Кто они? — разочарованно спросила она. — Что они скрывают?
— У нас будет возможность узнать об этом, когда мы все станем действовать вместе.
— Я буду. Завтра, если мне удастся купить билет на ближайший рейс.
Рита начала было возражать: Джинджер не в состоянии сейчас никуда лететь. В многоцветном свете лампы от Тиффани лицо Джорджа помрачнело.
— Я дам вам знать, как и когда появлюсь у вас, — сказала Джинджер Корвейсису.
Когда Джинджер повесила трубку, Джордж сказал:
— В нынешнем состоянии вы не можете лететь в такую даль.
— Что, если у вас в самолете случится приступ? — сказала Рита.
— Не случится.
— Дорогая, с вами в понедельник случились три приступа подряд, один за другим.
Джинджер вздохнула и откинулась на спинку зеленого кожаного кресла:
— Рита, Джордж, вы так замечательно относитесь ко мне, и я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту. Я вас люблю, очень люблю. Но я вот уже пять недель живу у вас, ощущая свою полную беспомощность, пять недель, и за это время я стала скорее зависимым ребенком, чем взрослым. Я просто не могу жить так дальше. Я должна лететь в Неваду. У меня нет других вариантов. Должна, и все.
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
На расстоянии двух-трех кварталов от пресвитерианской церкви Джек снова остановился — теперь у епископальной церкви Святого Фомы. В нефе он зачарованно уставился на громадную запрестольную перегородку из данвильского камня. Он ловил странно-зловещие взгляды статуй в темных нишах вдоль стен — святые, апостолы, непорочная дева, Христос, — и к нему приходило понимание: главная цель религии состоит в искуплении вины, предоставлении людям прощения за то, что они не такие значительные, какими должны быть. Человечество, казалось, было не в состоянии пользоваться сполна своими возможностями, а некоторые могли сойти с ума от чувства вины, если бы не верили, что бог — Иисус, Яхве, Мохаммед, или кто-то другой — смотрит на них благожелательно, невзирая на все их грехи. Джек, однако, не получил в церкви Святого Фомы ни утешения, ни искупления своих грехов, даже когда оставил двадцать тысяч долларов в ящике для пожертвований.
Он снова сел в «камаро» и исполнился решимости избавиться от остальных денег, взятых из «гардмастера», но не потому, что это искупило бы его вину, — ведь раздача украденного не являлась нравственным эквивалентом искупления. На нем было слишком много грехов, и он не ожидал, что зачеркнет их за одну ночь. В деньгах он больше не нуждался, не хотел их, но не мог просто выбросить в мусорный бачок, и раздача проклятых бумажек была единственным доступным ему способом избавиться от них.
