Стоя посреди странного участка, Доминик медленно развернулся:
— Что это было? Что, черт возьми, тут произошло?
Небо обрело цвет серого сланца.
Ветер стал пронзительным, и Фей пробрала дрожь.
Она по-прежнему не чувствовала того же, что Эрни и другие, и это усиливало ощущение свершившегося над ней надругательства. Она надеялась, что однажды встретит тех, кто манипулировал ее сознанием. Хотелось заглянуть им в глаза и спросить, как можно настолько пренебрегать личным достоинством других людей. Теперь, зная, что ею манипулировали, она никогда не будет чувствовать себя в безопасности.
Сухая полынь скрежетала и шуршала под напором ветра. Покрытые сосульками ветки позвякивали, ударяясь друг о друга, и этот звук отчего-то порождал у Фей мысли о бегущих скелетиках небольших животных, давно умерших, но оживших.
Вернувшись в мотель, Эрни, Сэнди и Нед сели за кухонный стол. Фей принялась готовить кофе и горячий шоколад.
Доминик уселся на табуретку у настенного телефона. На столике перед ним лежал регистрационный журнал мотеля за позапрошлое лето. Он открыл его на пятнице, 6 июля, и начал звонить тем, кто мог разделять с ними забытые, но важные воспоминания полуторагодичной давности.
Кроме него и Джинджер Вайс, в списке было еще восемь человек. Некий Джеральд Салко из Монтерея, Калифорния, снял два номера — один для себя с женой, другой для двух дочерей. Он оставил свой адрес, но без номера телефона. Когда Доминик попытался узнать в справочной номер с кодом города 408, ему ответили, что номер не внесен в телефонную книгу.
Разочарованный, он перешел к Кэлу Шарклу, дальнобойщику, не раз останавливавшемуся у Фей и Эрни. Шаркл жил в Эванстоне, штат Иллинойс, пригороде Чикаго, и оставил в журнале номер своего телефона. Доминик набрал его, но обнаружил, что телефон отключен, а другого на это имя не зарегистрировано.
— Проверим его последние заезды, — сказал Эрни. — Может, он переехал в другой город. Может, у нас где-то есть его новый адрес.
Фей поставила чашку кофе на кухонную стойку, чтобы Доминик мог до нее дотянуться, потом села за обеденный стол вместе с остальными.
С третьей попытки Доминику повезло больше. Он набрал номер Алана Райкоффа в Лас-Вегасе, услышал женский голос и спросил:
— Миссис Райкофф?
После некоторой заминки голос ответил:
— Раньше была. Сейчас, после развода, моя фамилия — Монателла.
— Да, понимаю. Меня зовут Доминик Корвейсис. Я звоню из мотеля «Транквилити» в округе Элко. Вы, ваш бывший муж и дочь останавливались здесь на несколько дней позапрошлым летом, в июле?
— Мм… Да, останавливались.
— Миссис Монателла, кто-либо из вас — вы, ваша дочь или бывший муж… испытываете ли вы… трудности или необычные проблемы?
На этот раз пауза была наполнена смыслом.
— Это неудачная шутка? Вы явно знаете, что случилось с Аланом.
— Пожалуйста, миссис Монателла, поверьте мне: я не знаю, что случилось с вашим бывшим мужем. Но насколько я знаю, велика вероятность того, что вы, он или ваша дочь страдает от необъяснимых психологических проблем, вас преследуют жуткие повторяющиеся кошмары, содержания которых вы не помните, и некоторые из них связаны с луной.
Пока Доминик говорил, женщина два раза удивленно охнула, а когда попыталась ответить, обнаружила, что язык почти не слушается ее.
Поняв, что она готова расплакаться, Доминик продолжил:
— Миссис Монателла, я не знаю, что происходит с вами и вашей семьей, но худшее позади. Худшее позади. Как бы дальше ни развивались события… по крайней мере, вы теперь не одна.
В двух тысячах четырехстах милях от округа Элко, на Манхэттене, Джек Твист проводил воскресенье, раздавая деньги.
Вернувшись накануне после ограбления «гардмастера» в Коннектикуте, он проехал по городу в поисках тех, кто нуждался в деньгах и заслуживал подарка, и расстался со всеми купюрами только к пяти часам утра. Находясь на грани физического и эмоционального срыва, он вернулся в свою квартиру на Пятой авеню, тут же лег в постель и мгновенно уснул.
Ему опять снились шоссе в пустыне, бескрайний ландшафт, залитый лунным светом, и преследующий его незнакомец в шлеме с темным щитком. Лунный свет внезапно приобрел кровавый оттенок, и он проснулся в панике — было воскресенье, час дня, — молотя кулаками по подушке. Кроваво-красная луна? Он не знал, что это значит и значит ли что-нибудь.
Он принял душ, побрился, оделся, на скорую руку позавтракал апельсиновым соком и зачерствевшим круассаном.
В гардеробной, примыкавшей к спальне, он удалил искусно замаскированную фальшивую панель и проверил содержимое секретного хранилища глубиной в три фута. Драгоценности, доставшиеся после октябрьского ограбления ювелирного магазина, были наконец успешно проданы скупщику, а бо́льшую часть денег мафии, взятых на складе в декабре, он перевел на свои счета в трех швейцарских банках с помощью нескольких дюжин чеков. Осталось всего сто двадцать пять тысяч, чрезвычайный фонд на всякий пожарный случай.
Он переложил бо́льшую часть этих денег в портфель: девять перевязанных пачек стодолларовых купюр, по сто штук в каждой, и пять пачек двадцатидолларовых купюр, тоже по сто штук в каждой. В тайнике осталось еще двадцать пять тысяч — казалось, более чем достаточно теперь, когда он расстался с преступным прошлым и не собирался попадать в ситуации, которые могли бы потребовать быстрого выезда из штата или страны.
Хотя Джек и собирался избавиться от значительной части нажитого неправедным путем богатства, в его планы определенно не входило раздать все и остаться без штанов. Может, это пошло бы на пользу его душе, но никак не его будущему, и к тому же было бы явно глупым поступком. У него имелись запасы в одиннадцати банковских ячейках одиннадцати городских банков — дополнительная подушка безопасности на тот случай, если деньги за фальшивой перегородкой вдруг станут недоступными, в общей сложности четверть миллиона. На швейцарских счетах лежало четыре с лишним миллиона, гораздо больше, чем ему требовалось. Ему очень хотелось раздать половину своего богатства за две-три недели, после чего взять паузу и решить, что он сделает со своим будущим. Может быть, он раздаст даже больше половины.
В воскресенье, в половине четвертого, он отправился в город с портфелем, набитым деньгами. Все лица незнакомцев, которые в течение восьми лет казались свирепо-враждебными, теперь представлялись ему живыми символами надежды и ослепительных возможностей. Все до единого.
На кухне Блоков стоял запах кофе и горячего шоколада. Потом к нему добавился запах корицы и теста для выпечки — это Фей достала из морозилки упаковку булочек для завтрака и сунула их в духовку.
Пока остальные сидели за столом, Доминик продолжал обзванивать людей, которые зарегистрировались в мотеле в ту особенную пятницу.
