— Справедливое замечание, — согласился Доминик. — У меня нет ответа.
Продолжая хмуриться, Нед добавил:
— И еще. Хранилищу не требуется много земли, верно? Я слышал, что оно находится под землей. Две взрывостойкие двери в склоне холма, дорога, ведущая к воротам, может, часовой — и все. Трех сотен акров, о которых вы говорили, вполне достаточно для создания зоны безопасности вокруг входов. К чему же захватывать земли?
Доминик пожал плечами:
— Понятия не имею. Но что бы ни случилось там шестого июля, оно заставило армию принять две чрезвычайные меры: ввести временный карантин здесь, в десяти-двенадцати милях от места происшествия, чтобы можно было обработать нас, свидетелей, и сразу же расширить зону безопасности вокруг хранилища в горах. Это второй карантин, который действует до сего дня. У меня есть предчувствие: если мы когда-нибудь выясним, что произошло и продолжает происходить с нами, окажется, что корни этого — там, в Тэндер-хилле.
Наступило молчание. Хотя все уже закончили с главной частью трапезы, никто еще не был готов к десерту. Марси ложечкой рисовала кружки́ в вязкой подливке, оставшейся после индейки, создавая зыбкие, недолговечные луны. Никто не торопился убирать грязную посуду, потому что на этом этапе обсуждения никому не хотелось пропустить ни слова. Они подошли к главному вопросу: как противодействовать могущественному противнику — армии и правительству США? Как пробить железную стену секретности, воздвигнутую во имя национальной безопасности и в полной мере защищаемую государством и законом?
— У нас есть достаточно информации, чтобы обратиться к обществу, — сказала Д’жоржа Монателла. — Смерть Зебедии Ломака и Алана, убийство Пабло Джексона. Сходные кошмары, которые преследуют многих из вас. Поляроидные снимки. Журналисты сразу вцепятся в такой сенсационный материал. Если сообщить миру о том, что, как мы думаем, случилось с нами, есть шанс обрести сильных союзников — прессу и общественное мнение. Мы будем не одни.
— Ничего не получится, — возразил Эрни. — Если давить на военных, они станут сопротивляться еще сильнее, сочинят еще более путаную, совсем не раскрываемую легенду. В отличие от политиков, они не прогибаются под давлением. В то же время, пока они видят, как мы варимся в собственном соку и пытаемся найти объяснение, они будут уверены в собственной безопасности, а это даст нам время, чтобы нащупать их болевые точки.
— И не забудьте, — предостерегающе заметила Джинджер, — полковник Фалкерк считал, что лучше убить нас, а не устанавливать блоки памяти, и нет оснований полагать, что с тех пор он подобрел. Тогда, видимо, победило мнение более высокого начальства, но, если мы попытаемся известить общественность, он, возможно, убедит вышестоящих, что тут требуется радикальное решение.
— Но даже если это опасно, может быть, все же стоит обратиться к обществу, — сказала Сэнди. — Может быть, Д’жоржа права. Что я хочу сказать: мы ведь все равно не сможем проникнуть в хранилище и посмотреть, что там творится. Там охрана и взрывостойкие двери на случай ядерной атаки.
— Эрни прав, — проговорил Доминик. — Мы должны успокоиться и найти у них слабые места.
— Похоже, у них нет слабых мест, — сказала Сэнди.
— Их легенда прикрытия разваливается на части с того времени, как они промыли нам мозги и выпустили нас на свободу, — возразила Джинджер. — Стоит кому-нибудь из нас вспомнить еще одну деталь, как в их легенде образуется новая дыра.
— Да, — сказал Нед, — но мне кажется, что они умеют залатывать дыры лучше, чем мы умеем проделывать новые.
— Давайте перестанем мыслить негативно, — раздраженно предложил Эрни.
— Он прав, — мягко проговорил Брендан Кронин. — Мы не должны мыслить негативно. Мы должны отказаться от негативных мыслей, иначе нам не победить.
В его голосе опять слышались нездешняя умиротворенность и убежденность, покоившиеся на вере в то, что они непременно раскроют тайну своей особой судьбы. Но в такие моменты тон священника и его манеры не успокаивали Доминика, хотя, казалось, должны были это делать, а, напротив, пробуждали в нем осадок страха, наполняли его тревожными ожиданиями.
— Сколько солдат расквартировано в Тэндер-хилле? — спросила Д’жоржа.
Прежде чем Доминик или Джинджер успели привести сведения, почерпнутые ими в «Сентинел», в дверях, у лестницы, ведущей из конторки мотеля, появился незнакомец лет тридцати пяти — сорока, стройный, крепкий, темноволосый, смуглый, с косящим левым глазом, который словно существовал независимо от правого. Хотя дверь внизу была заперта и линолеум на лестнице не глушил шагов, незваный гость появился магически-беззвучно, словно был не человеком, а эктоплазменной сущностью.
— Бога ради, заткнитесь вы! — сказал он, подтверждая, что он реален в той же мере, что и все остальные. — Если вы считаете, что можете строить здесь планы втайне от кого бы то ни было, то это роковая ошибка.
Все сооружения армейского полигона в Шенкфилде, в восемнадцати милях к юго-западу от мотеля «Транквилити», — лаборатории, административные корпуса, командный центр службы безопасности, кафетерий, комната отдыха и жилые помещения — располагались под землей. Здесь, на краю высокогорной пустыни с ее жарким летом и холодной зимой, проще и дешевле было поддерживать комфортную температуру и влажность под землей, чем в постройках, возведенных на негостеприимных невадских пустошах. Еще более важным соображением были частые надземные испытания химического и — иногда — биологического оружия. Испытания проводились для изучения воздействия солнца, воздуха и других природных сил на характер распределения и силу смертоносных газов, порошков и паров с повышенной способностью к диффузии. Если бы сооружения располагались над землей, неожиданная перемена ветра могла привести к заражению сотрудников: те превратились бы в подопытных морских свинок.
Как бы глубоко сотрудники Шенкфилда ни погружались в работу или отдых, они никогда не забывали о том, что находятся под землей, — об этом постоянно напоминали отсутствие окон и сопровождаемый гудением электромоторов шелест воздуха, подаваемого по трубам через вентиляционные решетки.
Сидя в одиночестве за металлическим столом в своем кабинете, полковник Лиленд Фалкерк думал: «Господи, как же я ненавижу это место!»
От непрекращающегося гудения и шипения системы подачи воздуха у него болела голова. С субботы, дня его приезда, Фалкерк поедал аспирин, словно леденцы. Вот и сейчас он вытряхнул из маленького пузырька две таблетки, налил стакан холодной воды из металлического графина, стоявшего на столе, но запивать аспирин не стал — положил сухие таблетки в рот и принялся их пережевывать.
От отвратительного горького вкуса его чуть не вырвало. Но он не потянулся к стакану.
И выплевывать лекарство не стал. Он проявлял силу воли.
Одинокое, несчастное детство, принесшее ему лишь неуверенность и страдания, и еще более отвратительная юность научили Лиленда Фалкерка тому, что жизнь трудна, жестока и абсолютно несправедлива, что в спасение верят только идиоты, а выживают самые стойкие. С ранних лет он заставлял себя делать вещи мучительные в эмоциональном, умственном и физическом смысле, так как считал, что боль, причиненная самому себе, делает человека более крепким и менее уязвимым. Он закалял волю, как закаляют сталь, разными способами — от жевания сухого аспирина до серьезных испытаний, которые он называл «походами на грани выживания». Такие экспедиции, в которых Фалкерк находился лицом к лицу со смертью, продолжались по две недели, а то и дольше. Он десантировался на парашюте в дикие джунгли вдали от всякого жилья, без съестных припасов, не имея ничего, кроме одежды, не брал ни компаса, ни спичек. Единственным его оружием были руки и то, что он мог сделать с их помощью. Цель состояла в том, чтобы выйти к людям живым. Фалкерк не раз проводил отпуск в таких добровольных мучениях, считая их полезными: он становился более сильным, более самодостаточным, чем был до этого.
