— Да, отец, рана затянулась. Он был пропитан собственной кровью, находился в секундах от смерти, но исцелился. Я даже не знаю, что происходило, не чувствовал, как оно происходит, в моих руках нет ничего особенного. Вы, наверное, думаете, что я почувствовал особую силу в своих руках? Но я впервые понял, что происходит нечто невероятное, когда кровь перестала сочиться мне на пальцы и мальчик одновременно с этим закрыл глаза, и я подумал, что он умер, и… просто закричал: «Нет! Нет, Господи!» Я начал убирать руки от шеи Гектора, чтобы посмотреть на нее, и тогда увидел, что рана… рана закрылась. Она все еще была свежей и жуткой, остался глубокий порез, но его края соединились, появился ярко-красный шрам, и он заживал.
Этот большой человек замолчал — на его глазах образовались подрагивающие линзы слез. Эмоции снова захлестнули его. Со скорбью он бы, вероятно, справился, но это оказалось более сильным чувством: радостью. Чистой, буйной, недоверчивой радостью. Он не смог сдержать взрывных, мучительных всхлипов.
Отец Вайкезик с горячими слезами на глазах протянул к нему руки.
Уинтон взял их в свои ладони, крепко сжал и не выпускал, пока не окончил рассказ:
— Мой напарник Пол видел, что случилось. И Мендосы видели. И двое патрульных, которые появились, когда мы пристрелили Эрнесто. Они тоже видели. Когда я посмотрел на красные линии на его шее, я вдруг понял, что должен сделать. Я снова прикоснулся к мальчику, закрыл рану руками и подумал, что он жив, вроде как пожелал ему жить. Мысли закрутились как сумасшедшие, я понял, что между мной и Бренданом есть связь через сэндвич-бар. Я подумал о шрамах у меня на груди, которые исчезали в последние несколько дней, понял, что все это каким-то образом связано. Я держал руки на его шее, через минуту-другую он открыл глаза и улыбнулся мне. Видели бы вы эту улыбку, отец. Я убрал руки, шрам еще оставался, но стал светлее. Мальчик сел, позвал маму, и вот тут… вот тут я не выдержал. — Уинтон помолчал, глотнул немного воздуха. — Миссис Мендоса понесла Гектора в ванную, сняла с него окровавленную одежду, искупала его, и все это время приезжали новые люди из полиции. Поползли слухи. Слава богу, репортеры пока не пронюхали.
Некоторое время священник и полицейский сидели лицом друг к другу, держась за руки. Наконец Стефан сказал:
— А оживить Эрнесто вы не пытались?
— Пытался. Несмотря на то, что он сделал. Я положил руки на его раны. Но с ним ничего не получилось, отец. Может, потому, что он уже умер. Гектор еще только умирал, еще не ушел, а Эрнесто уже умер.
— Вы не заметили у себя на ладонях необычных отметин? Красных колец распухшей плоти?
— Ничего такого. А что бы это значило?
— Не знаю, — сказал отец Вайкезик. — Но они появляются на ладонях Брендана, когда… когда случается такое.
Они снова замолчали, потом Уинтон спросил:
— Значит, Брендан… отец Кронин — он как бы святой?
Отец Вайкезик улыбнулся:
— Он хороший человек. Но не святой.
— Но как он меня исцелил?
— Точно не могу сказать. Но это явно проявление божественной силы. Видно, на это есть причины.
— А как Брендан передает эту способность другим?
— Не знаю, Уинтон. Не знаю, передает ли он ее. Может быть, эта способность не принадлежит вам. Может быть, через вас действует Бог. Сначала через Брендана, теперь через вас.
Наконец Уинтон отпустил руки отца Вайкезика. Он повернул свои руки ладонями вверх, уставился на них:
— Нет, эта способность еще остается во мне. Я знаю. Почему-то знаю. И не только способность исцелять. Но и другое.
Отец Вайкезик вскинул брови:
— Другое? Что — другое?
Уинтон нахмурился:
— Я пока не знаю. Все такое новое. Такое необычное. Но я чувствую… другое. Нужно время, чтобы оно развилось.
Он оторвал взгляд от ладоней своих мозолистых черных рук и теперь сидел испуганный и исполненный душевного трепета.
— Что такое отец Кронин и что он сделал со мной?
— Уинтон, перестаньте думать, что в этом есть нечто плохое или опасное. Это чудо. И никак иначе. Подумайте о ребенке, которого вы спасли. Вспомните, что вы испытали, почувствовав, как жизнь возвращается в его маленькое тело. Мы — исполнители ролей в божественной мистерии, Уинтон. И не можем понять ее смысла, пока Господь не позволит этого.
Отец Вайкезик сказал, что хочет взглянуть на мальчика — Гектора Мендосу. Уинтон ответил:
— Я пока не готов выйти отсюда и предстать перед людьми, хотя большинство их — мои коллеги. Побуду пока здесь. Вы вернетесь?
— Уинтон, у меня сегодня утром есть очень срочное дело. Нужно поскорее им заняться. Но я свяжусь с вами, можете не сомневаться! А если понадоблюсь, звоните в церковь святой Бернадетты.
Когда Стефан вышел из комнаты, толпа криминалистов и полицейских, как и в прошлый раз, погрузилась в молчание. Они расступились, пропуская его к обеденному столу, где маленький Гектор восседал на коленях матери, радостно смакуя шоколадку «Херши» с миндалем.
Мальчик с тонкими чертами лица был маленьким даже для шестилетки. Он смотрел живыми, умными глазами — повреждения мозга от кровопотери не случилось. Но еще удивительнее было то, что потерянная кровь явно восстановилась и никаких переливаний не требовалось. Это делало возвращение мальчика к жизни еще более удивительным, чем случай с Толком. Руки Уинтона, казалось, обладали бо́льшим могуществом, чем руки Брендана.
Отец Вайкезик наклонился к мальчику, чтобы заглянуть в его глаза, и тот улыбнулся ему.
— Как ты себя чувствуешь, Гектор?
— Хорошо, — застенчиво ответил мальчик.
— Ты помнишь, что с тобой случилось, Гектор?
Мальчик слизнул шоколад с губ и отрицательно покачал головой:
— нет.
— Вкусная шоколадка?
Малыш кивнул и предложил отцу Вайкезику попробовать.
Священник улыбнулся:
— Спасибо, Гектор, но шоколадка твоя.
— Мама может дать и вам тоже, — сказал Гектор. — Только не просыпьте крошки на ковер. Это большая беда.
Стефан посмотрел на миссис Мендосу:
— Он и в самом деле не помнит?
— Нет, — ответила она. — Господь забрал у него эти воспоминания, отец.
— Вы католичка, миссис Мендоса?
— Да, отец, — ответила она и перекрестилась свободной рукой.
— Вы прихожанка церкви Богоматери Скорбящей? Ведь это приход отца Нило. Вы его вызывали?
— Нет, отец. Я не знала…
Отец Вайкезик посмотрел на мистера Мендосу, который стоял с другой стороны стула жены:
— Позвоните отцу Нило. Объясните, что случилось, попросите прийти. Скажите, что меня уже не будет, когда он придет, но я поговорю с ним позднее. Мне нужно многое ему рассказать. А то, что он увидит здесь, — только часть истории.
