— Он сел на пустоши, за восьмидесятой, — сказала Сэнди. — В том месте, которое кое-кому из нас казалось особым, хотя мы и не понимали почему. Вокруг летали самолеты. Все, кто был в мотеле и кафе, не могли не броситься туда, ничто не смогло бы нас удержать, господи боже, ничто! И вот мы погрузились в машины и поехали…
— Мы с Фей поехали в фургоне мотеля, — сказал Эрни из черноты армейской машины; он уже дышал без труда, его никтофобия окончательно сгорела в огне воспоминаний. — Доминик и Джинджер поехали с нами. И этот картежник-профессионал тоже. Ломак. Зебедия Ломак из Рино. Вот почему он написал наши имена на постерах с луной в своем доме, как рассказывал Доминик. Какие-то смутные, но важные воспоминания о поездке с нами в фургоне к кораблю, вероятно, прорывались через его блок.
— И вот что, Д’жоржа… — продолжила Сэнди, — вы с мужем, Марси и еще кто-то устроились в нашем пикапе, сзади. Брендан, Джек и другие поехали в своих машинах. Чужие люди подсаживались к чужим людям, но по какой-то причине все вдруг перестали быть чужими. Когда мы приехали и остановились на обочине, там встали и несколько других машин, которые ехали из Элко на запад. Люди бросились через разделительную полосу, машины, направлявшиеся на восток, остановились прямо на шоссе, мы все собрались на обочине и постояли с минуту, разглядывая корабль. Мерцание вокруг него стало слабеть, хотя все еще оставалось какое-то свечение, теперь уже янтарное, а не красное. Корабль при посадке поджег заросли полыни и травы, но, когда мы добрались туда, они выгорели почти полностью. Забавно… как мы все встали на кромке дороги, не кричали, не разговаривали, совсем не шумели, стояли тихо, поначалу все стояли тихо. Сомневались. Мы знали, что стоим на… краю утеса, но если спрыгнем, то падения не случится, это будет похоже на подпрыгивание на месте. Не могу правильно объяснить это чувство, но вы знаете. Знаете.
Д’жоржа знала. Теперь, как и тогда, она испытывала это чувство, чудесное, почти невыносимое; ей представлялось, что человечество прежде жило в темном ящике, но теперь наконец с ящика сорвали крышку. Что ночь больше не будет казаться, как в прошлом, такой темной и зловещей, а будущее — таким пугающим.
— Когда я стояла там, — сказала Сэнди, — и смотрела на этот светящийся корабль, такой прекрасный, такой невероятный здесь, в долине, всё, что случилось со мной, когда я была маленькой девочкой, насилие, боль и ужас… все это перестало иметь значение. В один миг… — Она щелкнула в темноте пальцами. — И мой отец больше не наводил на меня страха. — Ее голос дрожал от эмоций. — Ну то есть я не видела его с четырнадцати лет, больше десятилетия, но продолжала жить в страхе — вдруг он придет снова, заберет меня, заставит идти с ним. Это было… глупо… но я продолжала жить в страхе, потому что жизнь оставалась для меня кошмаром, а в дурных снах такое случается. Но когда я стояла там, глядя на корабль, а все молчали, и темнота охватила полмира, и самолеты летали над головой, вот тогда я поняла: больше я никогда не испугаюсь отца, даже если он когда-нибудь появится в моем доме. Ведь он — ничто, ничто, просто маленький больной человек, пылинка, крохотная песчинка на самом большом берегу, какой можно себе представить…
Да, подумала Д’жоржа, которую открытие Сэнди наполнило радостью. Да, именно такой смысл и нес корабль, прилетевший из других миров: свободу от наших худших, самых гнетущих страхов. Хотя обитатели корабля, возможно, не знали, как решить проблемы человечества, их появление само по себе было неким решением.
Голос Сэнди стал еще более хриплым от переполнявших ее эмоций, она заплакала, но не от печали — от счастья.
— Глядя на тот корабль, — сказала она, — я вдруг почувствовала, что навсегда смогу оставить всю свою боль в прошлом… и словно стала кем-то. Всю свою жизнь я чувствовала себя ничем, меньше чем ничем, грязной и бесполезной, вещью, которую можно как-нибудь использовать, но ничем таким, что обладает… достоинством. А потом поняла, что все мы — песчинки на этом берегу и все одинаково важны. Но не только это. — Она издала тихий вздох разочарования. — Как бы я хотела найти нужные слова и правильно их использовать!
— Ты все хорошо говоришь, — тихо произнесла Фей. — Видит бог, девочка, ты все верно говоришь.
— Но хотя мы только песчинки, — сказала Сэнди, — мы еще… принадлежим к расе, которая в один прекрасный день может подняться туда, в ту темноту, откуда прилетели существа, находившиеся в корабле, да, пусть мы — песчинки, но у нас есть наш дом и наши устремления. Вы понимаете? Мы должны быть добры друг к другу, помогать ближним. И настанет день, когда все мы, миллиарды людей, кто был и кто есть, будут там, далеко, с теми, кто прилетит за нами… там, над всей этой темнотой, все пережитые нами трудности обретут смысл, потому что без них наш полет не состоялся бы. Все эти мысли промелькнули передо мной в одно мгновение, пока мы стояли там, на федеральной трассе. В тот вечер, на том месте, я вдруг начала плакать и смеяться одновременно…
— Я помню! — сказал Нед из своего угла. — Боже мой, я помню, помню, оно возвращается! Мы стояли там, на обочине дороги, и ты обняла меня, прижалась ко мне. Ты впервые сказала, что любишь меня, в первый раз, хотя я и знал, что ты меня любишь. Ты обняла меня, сказала, что любишь, и это было нечто — с ума сойти, прямо перед космическим кораблем, совершившим посадку! И знаешь что? Те несколько секунд, что ты обнимала меня, говорила, что любишь… корабль не имел значения. Имело значение только то, что ты говоришь, говоришь после стольких лет. — Его тоже переполняли эмоции, и Д’жоржа поняла, что он обнял Сэнди, сидя в темноте, на противоположной скамейке. — У меня это отобрали. Пришли со своими чертовыми наркотиками и промывкой мозгов и забрали у меня тот первый раз, когда ты сказала, что любишь меня. Но сегодня я вернул те минуты, и больше они никогда не отберут их у меня, никогда. Никогда больше.
— А я все еще ничего не вспоминаю, — жалобно проговорила Фей. — Я тоже хочу вспомнить. Хочу быть частью этого.
Все погрузились в молчание. Армейская машина урчала в ночи.
Д’жоржа знала: остальные, вероятно, размышляют над тем же самым, те же мысли не дают покоя и им. Одно только существование другого, более развитого интеллекта заставляло по-иному взглянуть на человеческие дрязги. Извечная жестокая борьба людей друг с другом за верховенство и порабощение, упорное навязывание целым народам той или иной философии, сколь бы кровавыми и мучительными они ни были, — все это казалось теперь жалким и бессмысленным. С ограниченными философиями господства и принуждения будет покончено. Будут, вероятно, процветать религии, проповедующие единство всех людей, а те, которые требуют насильственного обращения в веру, останутся в прошлом. Чутьем, не поддающимся объяснению, но совершенно безошибочным (как и у Сэнди), Д’жоржа вдруг поняла, что благодаря контакту с внеземной цивилизацией все человечество может стать одним народом, одной огромной семьей. Впервые в истории каждый человек сможет добиться уважения к себе, которое не в состоянии дать ни один король, ни одно правительство — только добрая, любящая семья.
Что-то спустилось с неба.
А все человечество может вознестись.
