Однако за ланчем, богатым праздничными деликатесами, но по существу легким, всего лишь намеком на экстравагантный ужин, который предстоял вечером, Джинджер снова почувствовала себя чужой. Разговор по большей части вращался вокруг воспоминаний о предыдущих праздниках, в которых она не участвовала.
После ланча она сослалась на головную боль и убежала в свою комнату. Великолепный вид на залив успокоил ее, но не мог остановить сползание в депрессию. Она отчаянно надеялась, что завтра позвонит Пабло Джексон, что он изучил проблему блокировки памяти и готов снова погрузить ее в состояние гипноза.
Поездка Джинджер к Пабло огорчила Джорджа и Риту в меньшей степени, чем она опасалась. Их расстроило, что Джинджер уехала одна, рискуя в момент приступа оказаться без дружеской помощи. Пришлось пообещать, что в следующий раз кто-нибудь из слуг или Рита отвезет ее к Пабло. Но против необычной терапии иллюзиониста они возражать не стали.
Вид на залив лишь отчасти успокоил Джинджер. Она отвернулась от окна, встала, подошла к кровати и с удивлением обнаружила на ночном столике две книги: роман-фэнтези Тима Пауэрса — с этим автором она была знакома — и нечто под названием «Сумерки в Вавилоне». Джинджер понятия не имела, откуда они взялись.
В комнате было еще несколько книг, которые она взяла в библиотеке внизу, — в последние недели чтение стало главным ее занятием. Но книгу Пауэрса и «Сумерки в Вавилоне» она видела впервые. Первая — история троллей, путешествующих во времени и ведущих тайную войну против британских гоблинов во время американской революции — показалась ей привлекательной, такие экзотические истории любил ее отец. Закладка под обложкой сообщала, что это сигнальный экземпляр, присланный на отзыв. У Риты была подруга, которая писала рецензии для «Глоуб» и иногда подсовывала ей занятные вещи еще до их появления в магазинах. Видимо, Рита, знакомая с читательскими вкусами Джинджер, принесла ей эти книги вчера или позавчера.
Джинджер отложила книгу Пауэрса, рассчитывая доставить себе удовольствие позже, и принялась рассматривать «Сумерки в Вавилоне». Она никогда не слышала об авторе — Доминике Корвейсисе, но аннотация заинтриговала ее, а книга зацепила с первой же страницы. Прежде чем продолжить, она пересела с кровати в одно из удобных кресел и только тогда взглянула на фотографию автора на задней сторонке обложки.
Дыхание перехватило. На нее напал страх.
На мгновение ей показалось, что фотография вызовет очередную фугу. Она попыталась отложить книгу, но не смогла, попыталась подняться, но тоже не смогла. Тогда она сделала глубокий вдох, закрыла глаза и стала ждать, когда пульс вернется к норме.
Наконец она открыла глаза и снова посмотрела на фотографию автора. Та все еще тревожила ее, но не так сильно, как при первом взгляде. Джинджер знала, что видела этого человека, встречала его раньше, и не в самых лучших обстоятельствах, хотя не помнила где и когда. Краткая биография на обложке гласила, что он прежде жил в Портленде, штат Орегон, а теперь поселился в Лагуна-Бич, штат Калифорния. Ни там, ни там Джинджер не бывала и не представляла, где их пути могли пересечься.
Тридцатипятилетний Доминик Корвейсис имел поразительную внешность: ни дать ни взять молодой Энтони Перкинс
[21]. Его взгляд был настолько притягательным, что вряд ли Джинджер забыла бы его, если бы увидела хоть раз.
Ее спонтанная реакция на фотографию была странной. Другой просто отмахнулся бы от такого дурацкого пустяка, плода умственного переутомления, но Джинджер за последние два месяца научилась внимательно относиться к странностям и искать в них смысл, какими бы бессмысленными они ни казались.
Она разглядывала фотографию Корвейсиса в надежде, что память получит какой-нибудь толчок. Наконец чуть ли не с провидческим ощущением, что «Сумерки в Вавилоне» изменят ее жизнь, она открыла книгу и начала читать.
Чикаго, Иллинойс
Из университетской больницы отец Стефан Вайкезик поехал через весь город в лабораторию научно-исследовательского отдела чикагской полиции. Несмотря на Рождество, муниципальные служащие расчищали завалы — последствия вчерашнего снегопада. Только два человека дежурили в полицейской лаборатории, расположенной в дряхлеющем правительственном здании, старые комнаты заставляли вспомнить о хитроумно устроенной египетской гробнице, укрытой толщей песка. Шаги Вайкезика отдавались гулким эхом между высоким потолком и плиточным полом. Обычно лаборатория не делилась информацией ни с кем, кроме полицейских и судейских. Но половина полицейских в Чикаго были католиками, а это означало, что у отца Вайкезика в полиции имелось немало друзей. Стефан нажал кое на кого, и путь к идентификатору безопасности для него был открыт. Его встретил доктор Мёрфи Эймс — человек с брюшком, абсолютно лысой головой и моржовыми усами. Стефан позвонил ему, прежде чем отправиться в больницу, так что Мёрфи Эймс был готов к встрече с ним. Они сели на два табурета, стоявшие у лабораторного стола. Перед ними было доходившее до самого потолка окно с матовым стеклом, украшенным темными потеками голубиного помета. Эймс выложил на мраморную столешницу папку и несколько других предметов:
— Должен сказать, отец, я бы никогда не сообщил сведений такого рода, если бы существовала хоть какая-то вероятность суда после стрельбы в сэндвич-баре. Но поскольку оба преступника мертвы, я думаю, судить некого.
— Я ценю ваши слова, доктор Эймс. Правда. И благодарен вам за то, что вы тратите на меня свое время и свою энергию.
На лице Мёрфи Эймса появилось выражение любопытства.
— Если откровенно, я не понимаю причин вашего интереса к делу.
— Я и сам еще не вполне уверен, — загадочно ответил Стефан.
Полицейскому начальству (благодаря которому он попал в лабораторию) Стефан не сообщил о своей цели и Эймсу тоже не собирался говорить. Узнав о том, что у него на уме, они решили бы, что он спятил, и потеряли всякое желание сотрудничать с ним.
— Что ж, — сказал Эймс, раздосадованный тем, что Стефан не хочет ему довериться, — вы спрашивали о пулях. — Он развязал тесемки на папке, достал ее содержимое и положил на ладонь: два серых кусочка свинца. — Хирург извлек их из Уинтона Толка. Говорите, они особенно интересуют вас?
— Безусловно, — подтвердил Стефан, беря пули, которые Эймс протянул ему. — Вы их взвешивали, полагаю. Как я понимаю, это стандартная процедура. И они весят ровно столько, сколько должны весить пули тридцать восьмого калибра?
— Если вы хотите знать, фрагментировались ли они при ударе, то нет. Деформированы настолько, что, вероятно, попали в кость. Просто удивительно: они должны были фрагментироваться хоть немного, а скорее, сильно. Но обе остались цельными.
— Вообще-то, — сказал отец Вайкезик, разглядывая пули на своей ладони, — я имел в виду вот что: не весят ли они меньше, чем стандартные пули тридцать восьмого калибра? Может, патроны имели неправильную форму, были бракованными? Или с ними все в порядке?
