В тех редких случаях, когда Марси плохо себя вела (очень редко), одного шлепка по попе обычно хватало, чтобы она пришла в себя и раскаялась. Но когда Д’жоржа попробовала применить этот метод теперь, эффект оказался противоположным: Марси закричала еще громче, заверещала еще пронзительнее, зарыдала еще сильнее.
Потребовалась помощь понимающей медсестры, чтобы провести визжащего ребенка из приемного покоя в смотровую. Д’жоржа к тому времени была не только подавлена, но и перепугана до смерти, настолько иррационально вела себя Марси. Доброго юмора доктора Безанкура и его умения обращаться с больными сейчас оказалось недостаточно, чтобы успокоить девочку, напротив, она испугалась еще сильнее и даже стала агрессивной. Марси отпрянула от доктора, когда он попытался к ней прикоснуться, закричала, ударила его, потом лягнула, и Д’жорже с сестрой пришлось удерживать ее. Когда доктор взял офтальмоскоп, чтобы проверить ее глаза, ужас Марси достиг высшей точки, и ее мочевой пузырь непроизвольно опорожнился — тревожное напоминание о таком же случае в день Рождества.
Неконтролируемое мочеиспускание ознаменовало резкую перемену в поведении Марси: она нахмурилась, замолчала, как и тогда, смертельно побледнела, объятая непрерывной дрожью. Пугающая отстраненность дочери снова навела Д’жоржу на мысль об аутизме.
Лу Безанкур не смог утешить Д’жоржу, поставив какой-нибудь простой диагноз. Он говорил о неврологических и мозговых нарушениях, о психическом заболевании и предложил положить Марси на обследование в больницу Санрайз.
Отвратительная сцена в кабинете Безанкура стала прелюдией к целой серии эскапад. Один только вид докторов и сестер вызывал у Марси панику, а та неизменно заканчивалась истерикой, все более сильной, — наконец изнемогший ребенок пришел в полубессознательное состояние, для выхода из которого потребовался не один час.
Д’жоржа взяла недельный отпуск и четыре дня фактически жила в больнице, в палате Марси, где спала на раскладушке. Отдохнуть ей почти не удавалось. Даже в наркотическом сне Марси дергалась, лягалась, хныкала и кричала: «Луна, луна…» На четвертый день, в воскресенье 29 декабря, Д’жоржа, измотанная и перепуганная, сама нуждалась во врачебной помощи.
К утру понедельника иррациональный ужас Марси чудесным образом сошел на нет. В больнице ей по-прежнему не нравилось, и она настойчиво требовала, чтобы мать увезла ее домой, но, похоже, ей больше не казалось, что стены сомкнутся и обрушатся на нее. В обществе докторов и медсестер ей было не по себе, но она не отшатывалась в ужасе от их прикосновений. Бледная, нервная, она все время была настороже. Но впервые за несколько дней к девочке вернулся нормальный аппетит, и она съела все, что принесли на завтрак. В тот же день, по завершении последнего обследования, когда Марси поедала ланч в своей кровати, доктор Безанкур остановил Д’жоржу в коридоре. У него был нос луковицей, лицо, напоминавшее морду охотничьей собаки, и влажные, добрые глаза.
— Отрицательные, Д’жоржа. Все обследования дали отрицательные результаты. В мозгу нет ни опухоли, ни патологических изменений. И никаких неврологических дисфункций.
Д’жоржа чуть не расплакалась:
— Слава богу!
— Я хочу отправить Марси к другому доктору. К Теду Коверли. Детский психолог, хороший специалист. Он наверняка найдет причину. Забавно вот что… у меня подозрение, что мы вылечили Марси, даже не понимая, что делаем это.
Д’жоржа моргнула:
— Вылечили? что вы имеете в виду?
— Задним числом я понимаю, что ее поведение имеет все признаки фобии. Иррациональный страх, панические атаки… Подозреваю, что у нее начало развиваться категорическое фобическое отвращение ко всему, связанному с медициной. Существует способ лечения, который называется «погружение». Страдающий фобией пациент подвергается воздействию — можно даже сказать, безжалостному — того, чего он боится, в течение длительного времени, многих и многих часов. В результате фобия отступает. Именно это мы, не отдавая себе отчета, и делали с Марси, насильно положив ее в больницу.
— А от чего могла развиться такая фобия? Что ее породило? У Марси не было тяжелого опыта общения с докторами, она никогда не попадала в больницу. Никогда серьезно не болела.
Безанкур пожал плечами и посторонился, пропуская сестру с пациентом на каталке.
— Мы не знаем, что́ вызывает фобии. Не обязательно попадать в авиакатастрофу, чтобы бояться летать. Фобии… они просто возникают. Даже если мы случайно вылечили ее, должны присутствовать остаточные факторы, и Тед Коверли сумеет их опознать. Он устранит остатки фобической тревоги. Не переживайте, Д’жоржа.
В тот же день, 30 декабря, Марси выписали из больницы. В машине на пути домой она была почти что прежней Марси, радостно показывала на облака в форме разных зверей. Дома она бросилась в гостиную и немедленно уселась среди груды новых рождественских игрушек, которым не успела толком порадоваться. Она по-прежнему играла с набором «Маленькая мисс доктор», но не только с ним и без той тревожной одержимости, которая охватила ее в день Рождества.
Родители Д’жоржи поспешили к ней. В больницу Д’жоржа их не пускала — говорила, что это может ухудшить и без того нестабильное состояние Марси. За обедом девочка пребывала в превосходном настроении, была ласковой и веселой, чем окончательно обезоружила маму, бабушку и дедушку.
Следующие три ночи она спала в кровати Д’жоржи — та опасалась, что с дочерью может случиться новая паническая атака, но ничего такого не произошло. Дурные сны приходили, но реже и действовали на Марси не так сильно, как прежде. Лишь дважды за три ночи Д’жоржа просыпалась оттого, что дочь говорила во сне: «Луна, луна, луна!» Но теперь это был не крик, а тихий и почти безнадежный зов.
Утром за завтраком она спросила Марси про сон, но девочка ничего не помнила.
— Луна? — переспросила она, хмуря лоб над тарелкой с «Триксом». — Не снилась мне никакая луна. Мне снились кони. Я бы хотела, чтобы у меня была лошадка.
— Может, и будет, только нам нужно сначала купить отдельный дом.
Марси захихикала:
— Я знаю. Лошадь нельзя держать в квартире. Соседи будут недовольны.
В четверг Марси впервые увидела доктора Коверли. Он ей понравился. Если у нее все еще оставался аномальный страх перед врачами, то она хорошо его скрывала.
Этой ночью Марси спала в своей кровати, в обществе одного лишь плюшевого мишки по имени Мёрфи. Д’жоржа три раза вставала ночью посмотреть, что с дочерью, и однажды услышала ставший уже знакомым напев. «Луна, луна, луна», — шепотом произнесла Марси, и Д’жоржа почувствовала, как волосы у нее встают дыбом, такая смесь восторга и страха была в голосе дочери.
В пятницу — у Марси оставалось три дня каникул — Д’жоржа снова передала дочку на попечение Кары Персагьян и вернулась на работу, испытав чуть ли не облегчение, когда оказалась в шумном и дымном казино. Сигареты, запах затхлого пива, даже дух перегара от посетителей были бесконечно приятнее, чем вонь больничных антисептиков.
