— Как? — проговорил он дрожащим голосом, словно луны вокруг, имея способность левитировать, обязаны были и говорить. — Как? Почему?
Все луны разом упали. Казалось, разрушились какие-то чары: тысячи бумажных листов попадали на пол и легли там неровной грудой, словно вокруг зимних ботинок Доминика намело сугроб. Не осталось и следа от таинственной жизненной силы, которая вселилась было в них.
Сбитый с толку, Доминик двинулся к двери, ведущей в коридор. Луны шуршали и похрустывали под ногами. У дверей он остановился и, медленно двигая фонарик, посветил в короткий коридор, в котором не осталось ни одного изображения луны, прикрепленного к стене посредством скобок степлера, ленты или клея. Стены были голыми.
Он развернулся, сделал два-три шага к центру комнаты, опустился на колени среди листов бумаги, потом положил фонарик и принялся перебирать их трясущимися руками, пытаясь понять, свидетелем чего он стал.
Страх боролся в нем с радостным удивлением, ужас — с душевным трепетом. Вообще-то, он не мог решить, что ему следует чувствовать, — не с чем было сравнить случившееся. В какой-то момент внутри стал подниматься легкомысленный смех, но потом дыхание холодного ужаса убило начатки радости. То он думал, что минуту назад произошло что-то невыразимо пагубное, то проникался уверенностью, что видел нечто прекрасное и чистое. Зло. Добро. Может быть, и то и другое… или ни то ни другое. Просто нечто. Таинственная вещь, о которой невозможно рассказать словами, с помощью одних лишь описаний и определений.
Наверняка он знал только одно: то, что случилось с ним позапрошлым летом, было гораздо более необыкновенным, чем он думал прежде.
Продолжая перебирать бумажные луны пальцами, он заметил на своих ладонях кое-что необычное и направил на них луч фонарика. Кольца. На обеих его ладонях появилось кольцо, участок опухшей красной кожи. Такое идеальное, словно воспаленные ткани повторяли рисунок, выписанный на руке циркулем.
Тут же, на его глазах, стигма исчезла.
Был вторник, 7 января.
6
Чикаго, Иллинойс
В своей спальне, на втором этаже настоятельского дома церкви святой Бернадетты, отец Стефан Вайкезик проснулся под ритмичный стук — низкие удары бас-барабана и звонкие звуки литавр. Казалось, это бьется огромное сердце, но к простому двухтактному сердечному ритму добавлялся лишний удар: ЛУБ-ДУБ-дуб… ЛУБ-ДУБ-дуб… ЛУБ-ДУБ-дуб…
Недоумевающий и сонный, Стефан включил лампу, сощурился от резкого света, посмотрел на будильник. Два часа семь минут, ночь со среды на четверг, время для парада явно неподходящее.
ЛУБ-ДУБ-дуб… ЛУБ-ДУБ-дуб…
После каждой триады следовала трехсекундная пауза, потом все повторялось, и наступала новая трехсекундная пауза. Точная выверенность и безупречная повторяемость звука походили не столько на действия барабанщика, сколько на усердный ход поршней огромной машины.
Отец Вайкезик сбросил с себя одеяло, босиком подошел к окну, выходившему во двор между настоятельским домом и церковью, но увидел только снег и голые ветви деревьев в свете каретного фонаря над дверями ризницы.
Барабанный бой стал громче, а пауза между ударами сократилась до двух секунд. Он снял со спинки стула халат и накинул его поверх пижамы. Резонансные удары сделались настолько громкими, что теперь не только раздражали и удивляли, но и пугали Стефана. Каждая вспышка звуков отдавалась дребезжанием в окнах, сотрясала дверь.
Он поспешил в коридор второго этажа, нащупал в темноте выключатель, включил свет.
Чуть дальше, в коротком коридоре справа, распахнулась еще одна дверь, и из комнаты, на ходу надевая халат, выскочил отец Майкл Джеррано, еще один викарий Стефана.
— Что это?
— Не знаю, — ответил Стефан.
Следующий тройной удар был в два раза громче предыдущего, и весь дом задрожал, словно по нему шарахнули три гигантских молота. Звук не был резким, звонким: он казался приглушенным, несмотря на всю его громкость, словно на молоты надели подушки, но замах делали с огромной силой. Свет заморгал. Теперь трехтактные удары разделяла всего секунда — не успевало стихнуть эхо предыдущего, как уже раздавался новый. С каждым мощным ударом свет снова мигал, а пол под Стефаном сотрясался.
Отец Вайкезик и отец Джеррано одновременно установили, откуда идет шум: из комнаты Брендана Кронина, через коридор от той, которую занимал отец Джеррано. Оба тут же подбежали к двери.
Как ни поразительно, Брендан крепко спал. Громоподобные звуки, наведшие отца Вайкезика на мысль об артиллерийском огне во Вьетнаме, совсем его не потревожили. Да что там говорить, при вспышке света Вайкезик и Джеррано увидели на губах молодого священника смутную улыбку.
Дребезжало окно. Колечки штор звенели на металлической штанге. На ночном столике подпрыгивала расческа, позвякивали монетки в кучке, требник Брендана двигался влево-вправо. Над кроватью бешено приплясывало висевшее на крюке распятие.
Отец Джеррано закричал, но Стефан не слышал слов викария, потому что теперь между приглушенными детонациями не было пауз. С каждым трехзвучием отец Вайкезик все меньше думал о громадном барабане и все больше убеждался, что слышит удары какой-то огромной, невероятно мощной машины. Но звук словно доносился со всех сторон, точно машина была скрыта в стенах дома и выполняла какую-то загадочную, непознаваемую задачу.
Когда требник соскользнул со столика на пол и следом посыпались монетки, отец Джеррано отступил к двери и встал там с широко раскрытыми глазами, словно собирался бежать.
Стефан подошел к кровати, склонился над спящим священником и прокричал его имя. Когда это не возымело никакого действия, он схватил Брендана за плечи и встряхнул.
Викарий моргнул и открыл глаза.
Стук молота мгновенно прекратился.
Внезапное прекращение оглушительного грохота потрясло отца Вайкезика так же сильно, как и первый разбудивший его удар. Он отпустил Брендана и недоверчиво оглядел комнату.
— Я был так близко, — сонным голосом проговорил Брендан. — Жаль, что вы меня разбудили. Я был так близко…
Стефан откинул его одеяло, взял викария за руки, повернул их ладонями вверх. На каждой ладони были вспухшие красные кольца. Стефан смотрел на них зачарованным взглядом, потому что впервые в жизни видел стигматы.
— Ради Бога, что все это значит? — недоумевал он.
Отец Джеррано, тяжело дыша, подошел к кровати, посмотрел на кольца и спросил:
— Откуда они взялись?
Не ответив на его вопрос, отец Вайкезик обратился к Брендану:
— Что это был за звук? Откуда он приходил?
— Зов, — ответил Брендан хрипловатым после сна голосом, в котором слышалась тихая, очарованная радость. — Меня звали назад.
— Что тебя звало? — спросил Стефан.
Брендан моргнул, сел, откинулся к изголовью кровати. Глаза его, только что смотревшие рассеянно, прояснились, и он впервые посмотрел прямо на отца Вайкезика:
