– Вы понимаете, что просите меня…
– Поступить по совести.
Он снова уселся за стол, сложил руки, потом расцепил их, взял ручку, надел на нее колпачок, постучал по лежащему на столе листу бумаги, испачкав чернилами и его, и свои пальцы.
– Это Радха так решила?
– Да.
Он уставился на книжный шкаф за моей спиной.
– Я же вам говорил: я ожидал чего-то в этом роде. До родов мы еще могли расторгнуть договор, но сейчас слишком поздно.
– А вам не приходило в голову, доктор Кумар, что неправильные поступки порой оказываются верными? Ребенку будет лучше у женщины, которая его любит, чем во дворце, где все ему чужие. А семья махараджи усыновит другого младенца королевской крови, из кшатриев.
Лицо доктора Кумара было непроницаемо. Радужная оболочка его жемчужно-серых глаз, казалось, источала свет. Он прикусил нижнюю губу, рывком поднялся со стула – длинный, худой – и принялся мерить кабинет шагами, потирая подбородок запачканной чернилами рукой.
– Пожалуйста, доктор, – проговорила я.
Он снова сел, взял письмо, которое писал, заметил кляксу. Шумно вздохнул, разорвал лист пополам. Выудил из стопки бумаг слева чистый бланк: мелькнула королевская печать. Снял колпачок с ручки, стрельнул в меня глазами и аккуратно исправил номер бланка.
– Обычно у новорожденного пульс от ста до ста двадцати ударов в минуту, – сказал он. – Но если сердце увеличено, то пульс гораздо реже.
Он вырвал из блокнота чистый лист. Перо его порхало по бумаге; не прошло и двух минут, как он дописал письмо, дунул на чернила, чтобы высохли поскорее, и протянул мне.
3 сентября 1956 года
Уважаемый доктор Рам,
В 6 часов 20 минут 2 сентября 1956 года пациентка, которую вы поручили моим заботам, родила мальчика весом шесть фунтов пятнадцать унций. При осмотре явных физических недостатков не обнаружено, однако частота сердечных сокращений новорожденного составляет 84 удара в минуту. Как вы знаете, подобные случаи свидетельствуют об обструктивной гипертрофической кардиомиопатии или же об асимметричной гипертрофии межжелудочковой перегородки – если не сейчас, то в будущем, коль скоро миокард нездоров.
Видимо, это осложнение было спровоцировано преждевременными родами: младенец появился на свет на три недели раньше срока. Мне жаль, что приходится сообщать вам эту печальную новость. Миссис Шастри напишет вам по поводу расторжения договора.
Пожалуйста, передайте королевской семье мои глубокие соболезнования. Я бесконечно благодарен вам за то, что вы доверили мне столь почетную и важную задачу.
С уважением,
Д-р Джей Кумар.
Я дважды перечитала письмо. Все сохранят лицо: и королевская семья, и доктор Кумар, и Сингхи. Но кто теперь оплатит больничные счета Радхи? Я поспешно отогнала эту мысль. Не все сразу.
Я перечитала письмо в третий раз. И лишь тогда до меня дошло, что доктор Кумар отказался от славы. Он мог бы стать «тем самым врачом, который принял нового наследного принца Джайпура».
Я подняла на него глаза.
– Простите меня.
Он не отвел взгляд.
– Миссис Агарвал будет прекрасной матерью, – сказал он. – Просто прекрасной.
Он подвинул ко мне письмо и бланк. Не хватало лишь моей подписи. Доктор Кумар протянул мне ручку.
Двадцать
Джайпур, штат Раджастан, Индия 15 октября 1956 года
В Шимле я провела две недели. В конце сентября вернулась в Джайпур и поймала себя на том, что давно не чувствовала такой легкости и радости. Я работала с людьми, которые нуждались во мне, ценили мои усилия. Жители Гималаев охотно соглашались с моими советами: так высохшая земля впитывает капли дождя. Некоторые приносили в поликлинику подарки – букеты полевых цветов, домашние угощения, – чтобы отблагодарить меня. Давно я с таким удовольствием не лечила людей – разве что когда помогала саас.
Радостно было видеть и то, как Канта и Ману заботятся о сыне. Из них получились прекрасные родители, они обожали своего первого (а теперь и единственного) ребенка. Я присматривалась к Радхе, не ревнует ли, но та, похоже, охотно делила с тетей и дядей внимание малыша. Через неделю они должны были вернуться в Джайпур; предполагалось, что Радха поселится у Канты и Ману.
Впрочем, через несколько дней в Джайпуре я спустилась с небес на землю. Пропали тринадцать лет тяжелого труда: я вновь очутилась там, где начинала, и была бедна, как в семнадцать лет. Тридцати тысяч рупий нам теперь не видать. От грязных денег Парвати я отказалась. Мне нечем было оплатить долг Самиру и счета из больницы леди Брэдли. Мои сари вылиняли от стирки, а новые купить было не на что. К немногим оставшимся клиенткам (той же миссис Патель, которая по-прежнему пользовалась моими услугами) я ходила пешком, чтобы сэкономить на рикше.
Я могла бы попросить денег у Ману и Канты, но это выглядело бы так, словно я прошу вознаграждение за младенца, которого мы отдали моим друзьям. Сама мысль об этом внушала мне омерзение.
Были у меня и другие долги. Как-то раз ко мне постучался торговец нимовым маслом: я задолжала ему несколько сотен рупий. Полгода назад я отправила бы его к Малику. А вчера лишь показала пустые ладони. У него было хищное испитое лицо с близко посаженными глазами. Он оглядел мой дом, мои потрепанные пожитки, заношенную кофточку и явно удивился, как низко я пала.
Он внимательно рассматривал меня своими маленькими глазками, скользнул взглядом по моей груди, так что мне захотелось прикрыться руками.
Он откашлялся, проглотил мокроту.
– Вы рисуете мехенди?
Я кивнула.
– Можете в счет долга сделать мехенди моей жене.
Когда я пришла к нему домой, торговец сказал, что жена ждет в спальне. Я направилась туда, но он схватил меня за руку.
Я окаменела.
– Нарисуйте мехенди ей на груди.
Я удивленно уставилась на него. Рисовать на груди меня просили только куртизанки в Агре; в Джайпуре я покрывала узорами руки и ноги клиенток, разве что Канте сделала мехенди на животе, но я сама предложила.
Отказаться я не могла. Мне нечем было выплатить ему долг. Я вошла в спальню, прикрыла дверь. Жена торговца, тощая, смуглая, как кокосовая скорлупа, дожидалась меня на полу, накинув на голову паллу. Поскольку мы остались одни, я предложила ей снять паллу, но она с робкой улыбкой отказалась и еще сильнее прикрыла лицо краем сари.
– Вы похудели, – к моему удивлению, сказала она. Жена лоточника видела меня в лучшие дни, когда мы с Маликом заходили в лавку ее мужа.
Я уже перестала объяснять, почему похудела. Когда кто-нибудь замечал или спрашивал, я лишь пожимала плечами. Малик каждый день таскал мне угощения, приготовленные королевским поваром, но я к ним почти не прикасалась: не было аппетита.
