Она прислонилась к дереву, скрестила руки на груди и постояла так какое-то время. Вернувшись в дом, она увидела Вирджиля на лестнице.
– К вам приходил мужчина, – сказал он.
– Это тот врач из государственной клиники. Вы говорили, что он может приехать.
– Я вас не обвиняю, – ответил Вирджиль, спустившись и встав перед ней.
Казалось, он хотел знать, что сказал врач. Но Ноэми не хотелось ничего говорить. Потом.
– Как думаете, у вас найдется время показать мне сейчас оранжерею? – дипломатично спросила она.
– С радостью.
* * *
Оранжерея была очень маленькая – почти как постскриптум в конце неудачного письма. Здесь процветала запущенность, стекла были грязными и во многих местах разбитыми. Должно быть, в дождливый сезон вода с легкостью проникала внутрь. Вазоны покрывала плесень. Но некоторые растения все еще были в полном цвету.
Подняв взгляд, Ноэми столкнулась с поразительным видением в цветном стекле: извивающаяся змея. Украшение было выполнено идеально, казалось, змея чуть ли не прыгала с потолка с открытой пастью, в которой виднелись клыки.
– О… – Ноэми прижала кончики пальцев к губам.
– Что-то случилось? – спросил Вирджиль, вставая рядом с ней.
– Ничего, правда. Я видела эту змею по всему дому, – ответила девушка.
– Уроборос.
– Это геральдический символ?
– Не буду говорить вам о том, что Уроборос – один из древнейших символов человечества. Змея, кусающая себя за хвост. У нас нет фамильного герба, но у отца есть печать с этим символом.
– Уроборос… – повторила Ноэми. – Но что это означает?
– Толкований много. Мне ближе такое: бесконечность над нами и под нами.
– Но почему ваша семья выбрала этот символ? Этот Уроборос… он ведь повсюду.
Вирджиль пожал плечами.
Ноэми запрокинула голову, пытаясь лучше рассмотреть голову змеи.
– Раньше я не видела таких стекол в оранжереях, – призналась она. – Обычно используют прозрачное стекло.
– Дизайн придумала моя мама.
– Оксид хрома. Уверена, это он дает такой зеленый цвет. Но здесь, должно быть, использовали и оксид урана, потому что… видите? Вон там почти светится, – сказала девушка, показывая на голову змеи и ее жестокие глаза. – Витраж сделали здесь или выписали из Англии?
– Понятия не имею.
– А Флоренс? Она может знать?
– Вы любопытная.
Ноэми не поняла, был ли это комплимент.
– Оранжерея, хм… – продолжил Вирджиль. – Знаю, она старая. Знаю, что маме она нравилась больше любой другой части дома.
На длинном столе в центре громоздились пожелтевшие растения в горшках. Но дальше, у торца, в деревянной кадке росли розы девственно-розового цвета.
Вирджиль осторожно коснулся лепестков:
– Мама заботилась о том, чтобы срезать слабые и бесполезные побеги, она ухаживала за каждым цветком. Но когда она умерла, никому не было дела до растений, все пришло в запустение.
– Мне жаль.
Его взгляд был прикован к розам. Он убрал подвядший лепесток.
– Не важно. Я не помню ее. Я был ребенком, когда она погибла.
Алиса Дойл, делившая инициалы с сестрой: АД. Алиса Дойл, бледная и светловолосая, когда-то живой человек, а теперь остался только портрет на стене. Должно быть, она сделала на бумаге набросок змеи, свернувшейся в кольцо над их головами. Сумела отобразить движение чешуйчатого тела, раскрыла эту жуткую пасть.
– В истории Дойлов много жестокости. Но мы стойкие, – сказал Вирджиль. – Все это было давно. И уже не важно.
«Ваша сестра застрелила ее, – подумала Ноэми. – Такое трудно было представить. Чудовищный поступок… Потом кто-то отскребал кровь, кто-то сжигал грязные простыни, покрытые уродливыми бурыми пятнами. А затем жизнь продолжилась. Но как она могла продолжиться? Такое уродство… его же нельзя стереть из памяти».
Вирджиль казался спокойным.
– Когда мой отец вчера говорил с вами о красоте, он ведь наверняка упоминал о превосходстве одной расы над другой, – сказал он, внимательно глядя на нее. – И наверное, упоминал свои теории.
– Не уверена, о каких теориях вы говорите…
– Что наша природа предопределена.
– Звучит ужасно, разве нет? – заметила девушка.
– Ужасно или нет, но вы, как добрая католичка, должны верить в первородный грех. С этого все и началось.
– Может, я плохая католичка. Откуда вам знать?
– Каталина не забывает молиться, перебирает четки и читает молитвы, – сказал Вирджиль. – Она каждую неделю ходила в церковь, прежде чем заболела. А вы?
Вообще-то дядя Ноэми был священником, и от нее действительно ожидали, что она будет посещать мессы в скромном черном платье и в кружевной мантилье. У нее тоже были четки, потому что они были у всех, был и золотой крестик на цепочке, но крестик она носила от случая к случаю и особо не задумывалась о первородном грехе с тех пор, как учила катехизис, готовясь к первому причастию. Теперь она вспомнила о кресте, и ей захотелось прижать руку к шее, чтобы убедиться в его отсутствии.
– А вы сами верите, что наша природа предопределена? – вместо ответа спросила она.
– Я видел мир и заметил, что пороки, как бы их ни скрывали, отражаются на лицах людей. Где бы вы ни оказались, в Лондоне, Мехико, да где угодно, вы узнаете отпечаток порока. Нельзя убрать то, что пятнает людей, обычными средствами гигиены. Есть годные и есть никчемные люди.
– По-моему, это бессмыслица, – сказала Ноэми. – От разговоров об евгенике меня тошнит. Годные и никчемные! Мы же говорим не о собаках и кошках.
– А почему людей нельзя сравнить с кошками и собаками? Мы все существа, стремящиеся к выживанию, движимые самым важным инстинктом: продолжение рода. Вам не нравится изучать природу человека? Разве не этим занимается антрополог?
– Я не хочу обсуждать эту тему.
– А что вы хотите обсудить? – спросил он с веселым изумлением. – Знаю, вам не терпится сказать, так говорите.
Ну что же, Вирджиль сам подтолкнул ее высказаться.
– Каталина.
– И что с ней?
Ноэми повернулась спиной к длинному столу, положила руки на поцарапанную поверхность и посмотрела на Вирджиля:
– Доктор, приходивший сегодня, считает, что ей нужен психиатр.
– Да, в конце концов он может ей понадобиться, – неожиданно согласился Вирджиль.
– В конце концов?
– Туберкулез – не шутка. Я не могу тащить ее куда-то, чтобы показать. Мою жену вряд ли примут в психиатрическом учреждении, учитывая ее болезнь. Так что да, возможно, со временем нам придется подумать о том, чтобы обратиться к психологу или психиатру. Но сейчас, мне кажется, доктор Камминз справляется.
