Затем он перешел к фотографии женщины со светлыми волосами, убранными в высокую прическу, и мужчины в темном пиджаке.
– Дороти и Лиланд. Ее тетя и дядя, мои дедушка и бабушка.
Фрэнсис замолк. Сказать было нечего. Литания по погибшим уже прочитана. Майкл, Алиса, Дороти, Лиланд и сама Рут покоятся на кладбище за домом, их гробы собирают паутину и пыль. Мысль о вечеринке без музыки и траурных одежд теперь показалась уместной.
– Почему она так поступила? – спросила Ноэми.
– Я еще не родился, когда это случилось, – быстро ответил Фрэнсис, отворачиваясь.
– Но вам же должны были что-то сказать, должна же быть…
– Говорю же, я еще не родился тогда. Кто знает? Это место может свести с ума кого угодно, – сердито заметил он.
Голос Фрэнсиса прозвучал слишком громко в тихом коридоре. Он словно отскакивал от стен и, возвращаясь, царапал кожу. Это напугало Ноэми и, кажется, подействовало на парня. Он поднял плечи и сжался, пытаясь стать меньше.
– Простите, – сказал он. – Не стоило повышать голос. Здесь звук хорошо разносится. Я был груб.
– Нет, это я была груба. Понимаю, почему вы не хотите говорить о таком.
– Может, в другой раз я и расскажу вам…
Теперь его голос был мягким, как бархат, как и тишина вокруг. Возможно, после того, как прогремели выстрелы, повисла такая же бархатная тишина.
У тебя изощренный ум, пожурила Ноэми саму себя. Неудивительно, что тебе снятся ужасные вещи.
– Ну и что там насчет отпечатков? – спросила она, желая поскорее сбежать от этой мрачности.
Они прошли в библиотеку, и Фрэнсис разложил на столе сокровища из коробки. Листы бумаги с коричневыми, черными и фиолетовыми пятнами. Они напомнили Ноэми рисунки Роршаха
[18], которые Роберта, ее подруга, большая поклонница Юнга, показывала ей. Отпечатки рассказывали историю так же четко, как и ее имя, написанное на доске мелком.
Фрэнсис показал ей засушенные растения, с любовью собранные в альбоме. Папоротники, розы, ромашки – все аккуратно подписано. Безупречный почерк заставил Ноэми устыдиться своего собственного. Она подумала, что ее мама была бы в восторге от Фрэнсиса, учитывая его аккуратность и организованность.
Она ему так и сказала, а потом добавила, что монашки в ее школе ставили бы его в пример.
– Я всегда застревала на «верую в Святого Духа». Не могла назвать все символы. Там была голубка и, может, облако или святая вода, а остальное я забывала.
– Огонь, который обращает все, к чему прикасается, – помог ей Фрэнсис.
– Сказала же, монашки обожали бы вас.
– Уверен, они и вас любили.
– Нет. Все говорят, что любят меня, но это дежурные слова. Никто не скажет, что ненавидит Ноэми Табоада. Было бы грубо говорить такое, пока жуешь канапе. О таком шепчутся в прихожей.
– Значит, в Мехико на вечеринках вы проводите время, чувствуя, что за вашей спиной шепчутся?
– Я пью шампанское, это здорово отвлекает.
– О да, конечно. – Он засмеялся, опираясь о стол и глядя на споровые отпечатки. – Должно быть, ваша жизнь очень увлекательна.
– Не знаю. Но, наверное, я хорошо провожу время.
– Чем вы занимаетесь, кроме вечеринок?
– Ну, я посещаю университет, и на это уходит много времени. Но вы спрашиваете, чем я занимаюсь в свободное время? Мне нравится музыка. Я часто хожу в филармонию. Чавес, Ревуэльтас, Лара – есть столько чудесной музыки. Я даже сама немного играю на пианино.
– Правда? – спросил он, искренне пораженный. – Это чудесно.
– Я не играю в филармонии.
– Да? Ну, все равно звучит интересно.
– Нет. Это так скучно. Без конца играть гаммы и пытаться попасть по правильным клавишам. Я ужасна! – объявила она, как было принято в ее кругу. Казаться сильно увлеченной чем-то вульгарно.
– Это неправда. Совсем нет, – быстро произнес Фрэнсис.
– Вы не должны так говорить. Не так. Вы говорите слишком искренне. Разве вы не знаете правил? – спросила она.
Парень пожал плечами, словно извиняясь, что не в силах соответствовать ее хорошему настроению. Он был застенчивым и странным. И Ноэми он нравился не так, как нравились знакомые парни, не так, как Хьюго Дуартэ, который хорошо танцевал и походил на Педро Инфанте. Чувство к Фрэнсису было теплее, искреннее.
– Теперь вы посчитаете меня избалованной, – заметила она, и прозвучало это намеренно уныло, потому что в действительности ей хотелось нравиться ему, и это не было игрой.
– Совсем нет, – ответил Фрэнсис с той же обезоруживающей честностью, вертя в руках листок со споровыми отпечатками.
Ноэми наклонилась вперед. Их глаза встретились.
– Давайте поспорим, что через минуту вы так подумаете, потому что я хочу попросить об одолжении, – сказала она, думая о поездке.
– Об одолжении?
– Завтра я хочу поехать в город, а ваша мать сказала, что мне нельзя брать машину. Я подумала, может, вы подвезете меня и заберете, скажем, через пару часов.
– Хотите, чтобы я отвез вас в город? – спросил Фрэнсис.
– Да.
Он отвел глаза, избегая встречаться с ней взглядом:
– Маме это не понравится. Она скажет, что для поездок вам нужна компаньонка.
– Я не ребенок.
– Я знаю.
Фрэнсис обошел стол, встал рядом с ней и посмотрел на папоротник в альбоме.
– Они попросили меня приглядывать за вами, – тихо сказал он. – Говорят, вы безрассудны.
– Наверное, вы согласны и считаете, что мне и правда нужна нянька, – фыркнула она.
– Думаю, вы можете быть безрассудны. Но, вероятно, я могу вам помочь, – сказал Фрэнсис чуть ли не шепотом, наклонив голову, словно собирался рассказать секрет. – Только нужно уехать пораньше, примерно в восемь, прежде чем все проснутся. И не говорите никому, что мы собираемся ехать.
– Не стану. Спасибо.
– Не за что, – ответил он. На этот раз его взгляд задержался на девушке на долгую минуту, прежде чем он вернулся на свое место. Видно было, что он нервничает.
«Сердце раненое и кровоточащее», – подумала Ноэми, и этот образ задержался у нее в голове. Анатомическое сердце, как в атласе, красное, с синеватыми венами и артериями. «Не скучай по мне, милая, я вернусь на автобусе…» – завертелась в голове песенка. Почему-то она вспомнила, как играла с кузиной в карты. Где бы их взять? Возможно, тогда у нее и Каталины найдется занятие, которое пробудит воспоминания о более приятных днях.
Дверь в библиотеку открылась, и зашла Флоренс. За ней следовала Лиззи с ведром и тряпкой.
