– Бабушка, это наша подруга, Сьюзен Аркшо. Она принесла тебе подарок.
Тут Мерлин слегка толкнул Сьюзен в бок и отпустил ее локоть.
Сьюзен сделала вперед крошечный шажок, еще более короткий, чем у Вивьен, и протянула розу, инстинктивно опустив голову и согнув одно колено.
Бабушка взяла протянутый цветок, и он ожил – стебелек изогнулся, лепестки затрепетали, – однако остался прозрачным. Старая дама поднесла его к лицу и потянула носом.
– Ах, – мечтательно вздохнула она. – Как же я давно не нюхала роз. Добро пожаловать, Сьюзен Аркшо.
Сьюзен не столько услышала, сколько почувствовала вздох облегчения Вивьен, тут же прервавшийся, когда старушка опустила цветок и лукаво взглянула на них:
– Жаль только, что она бесцветная. А розы должны быть красными, мои дорогие. Красными, как кровь. Розы и кровь всегда одного цвета. А ну, леворукий Мерлин, у тебя наверняка припрятана парочка ножей. Достань-ка один и пусти кровь.
Сьюзен взглянула на Мерлина, но тот косился на Неброфона, который подкрался к нему с другой стороны. Огромная кудлатая голова пса приходилась Мерлину чуть ниже пояса, а расстояние от паха до страшной пасти не превышало фута.
– Сьюзен находится под защитой закона гостеприимства Сен-Жаков, – уверенно произнесла Вивьен, хотя ее правая рука в перчатке дрожала. – Хлеб и вода… точнее, чай и печенье, данные по доброй воле.
Бабушка вдруг то ли закашлялась, то ли начала задыхаться – Сьюзен не сразу поняла, что она смеется, а поняв, захотела бежать, куда глаза глядят. Но она знала, что делать этого никак нельзя: волкодав сразу бросится ей на плечи, да и Мерлин с Вивьен пока молчат.
– Ах вы, глупые ребятишки! – сказала Бабушка. – Мне много не нужно. Вы же пришли сюда узнать про родню Сьюзен? Вот и дайте мне три капли: одну – чтобы подкрасить розу, другую – мне, чтобы лучше видеть, что к чему, а третью – Неброфону, как лакомство. И все.
– Три капли моей крови, – сказала Сьюзен, – и вы скажете, кто мой отец?
– Кто твоя родня, – уточнила Бабушка. – Имен я не называю.
– В чем тут подвох? – прямо спросила Сьюзен.
Бабушка снова засмеялась:
– Иногда лучше не знать. Вот и все.
– Вивьен?
– Все нормально, – зашептала Вивьен, наклонив голову к Сьюзен. – Мы тоже иногда даем немного своей крови… чтобы Бабушка могла ощутить связь с Новым миром и заговорить. Особенно это касается самых древних.
– Иначе их вообще не поймешь, старушенций этих, – зашептал Мерлин, наклонившись к Сьюзен с другой стороны. – Как начнут бормотать на латыни, да еще на диалекте каком-нибудь, ни слова не разберешь. Хуже родни и не придумаешь.
– Я все слышала, – сказала Бабушка. – И могу наказать тебя за нахальство, юный Мерлин.
– Простите меня, мадам, я виноват, – торопливо произнес Мерлин и, судя по всему, не ерничал, в кои-то веки.
– Я не могу ждать весь день, – сказала Бабушка. – Точнее, роза не может. К вечеру она увянет, а я хочу успеть насладиться ее цветом и ароматом. Каково твое решение?
– Я дам вам три капли крови, мадам, – ответила Сьюзен и, то ли из врожденной осторожности, то ли вспомнив детские сказки, добавила: – Но только три, а вы за это скажете, кто моя родня, и больше ничего от меня не потребуете.
Она протянула руку ладонью вверх и подняла указательный палец. Откуда ни возьмись, в левой руке Мерлина возник острый треугольный клинок. Придержав правой рукой запястье Сьюзен, юноша резко кольнул ее в палец. Из ранки показалась капля крови, но не упала, а осталась на пальце.
– Первая кровь – Неброфону, – объявила Бабушка и подозвала волкодава.
Тот подошел, шершавым, словно наждачная бумага, языком лизнул палец Сьюзен, собрав с него кровь, и удалился, довольно помахивая хвостом.
Из ранки вышла вторая капля. Бабушка поднесла к ней розу. Кровь тут же впиталась в цветок и промочила дрожащие лепестки, сердцевинку, даже стебелек, сделав его мрачно-зеленым.
Бабушка поднесла алую розу к лицу, вдохнула аромат. На миг ее пронзительные глаза заволоклись дымкой воспоминаний, улыбка скользнула по худому лицу, будто яркая птичка запрыгала по голым ветвям зимних деревьев.
– Ну а теперь последнюю, для меня, чтобы я узнала твою родословную, – сказала Бабушка и сама взяла Сьюзен за руку.
Девушка вздрогнула. Пожилая дама оказалась вовсе не бестелесным духом. Ее пожатие было крепким, а рука – ледяной, холоднее воздуха в подземелье.
Бабушка поднесла руку Сьюзен ко рту и деловито слизнула кровь – так спокойно, словно попробовала, посолен ли суп. Потом промокнула губы тыльной стороной ладони и нахмурилась.
– О, – произнесла она. – Какая старая кровь… гораздо старше, чем я…
Бабушка крутанулась вокруг своей оси, и перед ними предстала совсем другая женщина – рослая, статная, в расшитом золотом и самоцветами парадном винно-красном платье, разрез которого открывал нижнее платье-киртл, черное, по моде пятнадцатого века. Волосы были убраны под двурогий чепец, с него на плечи спускалось вуалевое покрывало. Замшевая перчатка скрывала правую руку, на третьем пальце которой красовалось кольцо с крупным изумрудом.
Неброфон тоже преобразился – его место заняла некрупная собачка, похожая на скотчтерьера. Лежа на подушке, она лениво подняла голову, без всякого интереса взглянула на посетителей и широко зевнула.
– Нет, она старше, чем я, Нэн, – мягко сказала дама и, подняв руку к невидимому партнеру, плавно закружилась вокруг себя, точно в старинном танце.
Следующая Бабушка оказалась по-настоящему древней, во всех смыслах: согбенная, она опиралась на клюку, вырезанную из ветки терна, платье было из простого домотканого полотна, правда, с цветными ленточками на запястьях и вороте, а левую руку скрывала кожаная рукавица. Рядом с ней была собака неведомой породы, видимо, давно исчезнувшей: песочно-желтая, мохнатая, с висячими ушами и самодовольным выражением на туповатой морде.
Эта Бабушка сказала что-то на латыни и тоже отвернулась.
Сьюзен открыла рот, собираясь спросить кое-что у Вивьен, но та вытаращилась на следующую Бабушку – так что Сьюзен обернулась, не желая пропустить удивительное зрелище.
Лицо женщины скрывал капюшон свободного белого одеяния, вроде римской тоги, на перчатках цвета зрелых тутовых ягод переливались кусочки мозаики, отражая огоньки свечей. Она не стояла, а сидела на пеньке дуба, которого еще секунду назад не было в подземелье, пес – тоже волкодав – был вылитым Неброфоном, только не белым, а каштаново-коричневым.
Бабушка произнесла несколько слов на латыни, умолкла и опустила капюшон. Перед ними стояла рыжеватая природная блондинка лет пятидесяти. Она улыбнулась – куда приветливее, чем некоторые Бабушки до нее, – и заговорила на странном языке: вроде бы английском, но с ударениями в неожиданных местах.
