Онлайн книга «Мастер осенних листьев»
|
Кивая, он заел свои слова новым куском пирога. – Фа е фыфаве, – промычал он затем. И это, видимо, означало: «так не выползет». Заснула Эльга с ощущением праздника. Это ощущение, пахнущее сдобой, полное смеха, молока и разных глаз Илокея Фасты, поселилось где-то у сердца. Стоило его вспомнить, и перед внутренним взором возникали беленые стены дома мастера Криспа, учитель, марбетта, отодвинутая в угол, букеты повсюду и стол, накрытый скатертью. Фаста все-таки был великим провидцем. Когда на следующий день Эльга взялась набивать букет с пирогом, листья, выхватываемые пальцами, казалось, сами уже сочились праздником. Пшеничный колос, медуница, яблоня. Слой за слоем, лепесток ромашки – будто капля молока на оплывшей дольке. Смешно. Букет хотелось съесть. Целиком. Вместе с рамкой. Он дышал жаром и желанием. Унисса, посмотрев, сказала: – Все, переходим к живому. И лицо у нее сделалось такое, будто она еле сдерживается, чтобы не облизнуться. – Молодец. Эльга, конечно, расплакалась. Вопреки ожиданиям мастер не стала ее укорять. Видимо, повод был веский. Зима выдалась малоснежной. Снег таился у ограды и – кучками, холмиками – лежал во дворе, среди коричневой травы. Длинной поперечной полосой его также намело на темную крышу лекарского прихода. Выглянув однажды, Эльга удивилась – ей казалось, что вокруг все еще осень. Удачные букеты занимали теперь целую стену комнаты на втором этаже – плошки, горшки, сыр, яблоки, плащи и окна. Самые первые уже потихоньку меняли цвет и жухли. Букет с пирогом Унисса повесила на кухне. Еще несколько творений ученицы удостоились почетных мест в углу большой комнаты. Однажды им нанесла визит жена энгавра и унесла два букета. Один личный, сделанный мастером для детей. А второй – Эльгин, с аппетитным мясным окороком. Страшно подумать, но букет стоил дороже самого окорока. Так у Эльги появились собственные деньги – десяток медных монеток. Несколько раз они с Униссой выходили на рынок, покупали продукты и вещи, холсты и рамы. Несмотря на то что многие мужчины и женщины отстояли в очереди за работой мастера, люди все равно слегка сторонились Униссы. То ли из уважения, то ли побаивались. – Здравствуйте, мастер, – кланялись они, расступаясь. – Долгой жизни, – произносили вслед. Унисса кивала молча. Эльга шагала за ней с большой корзиной. А вокруг вились, вились разговоры, сплетались в новости. Эльга даже подумала как-нибудь набить такой букет, где в воздухе будут летать слова – пух и тонкие ивовые серебрящиеся листики на фоне сирени. И чтобы их можно было услышать, приблизив ухо. – Говорят, снега в Дивьем Камне насыпало чуть ли не с холмом вровень. – А в Терграме, слышали? Мне рассказали, кровь с неба капала. Ой, не к добру! Верный знак. – Так тихо же. И на севере и на западе тихо. – Это да, долгой жизни кранцвейлеру. – Рыба! Рыба! – А в Хеюне, что в Корроде, вырос хвост у мужика… – Двух нашли, один еще скрывается… – Эльга, не отставай, – сказала Унисса, на миг отвлекая от людского гомона. – Да, мастер Мару. Корзину повыше. Башмаками по булыжникам – звонче. – Тангарийцев наконец разбили. К началу весны вроде как должны вернуться. – А сумасшедший мастер? – Говорят, бежал обратно в Серые Земли. – Чтоб он там конец и нашел! – Пирожки! С яйцом! С капустой! – Капуста квашеная! Яйца! – Как у нашего Савотта появилась вдруг работа! Он не сеет и не пашет, он седьмые сутки пляшет! – Эльга! – окрикнула Унисса ученицу, застрявшую у лотка с бусами да зеркальцами. – Да-да, мастер Мару! Плыли мимо люди – шубы по подошву, мехом подбитые, воротники косматые, платки – крашеная шерсть, пояса – кожаные. Сыпался мелкий снежок, а сквозь него щурилось сонное зимнее солнце. Во всякой вещи, скоро поняла Эльга, не надо искать суть, поскольку внутри ее нет. Хоть пялься лиственным зрением, хоть перемигивайся с ней изо дня в день. Суть вещи – внешняя. Суть вещи в том, каким ты видишь ее предназначение и что ты в нее вкладываешь. Скажем, нож. Вложи в него (резеда и орешник) усталость натруженных рук, вкус хлебных крошек, стук доски, легкий пролет точила по изношенному клинку, изгиб детской свистульки, память свою вложи – и получишь чувство дома, светлую тень и далекий родной голос, зовущий тебя из распахнутого окна: «Эльга! Живо к столу!» Живет в тебе другое – добавь калиновой ягоды, и почудится кровь, заполошное метание обезглавленной курицы, всплывет густой дух убоины. Мясные ряды, мертвые головы. Не нож, а смерть. Черный тополиный лист. Страшно? Страшно! В кружке храни жажду. В очаге – тепло. В оконной раме – ветер. Ну а в пироге, конечно, праздник. В свече – надежду. В платке – веселье. В листьях – осень. Что набьешь, то и получишь. Эльга сама себе удивлялась. Посмотрит на лукошко, и листья в букете, складываясь в плетеные бока, начинают пахнуть летом, зноем, звенят комарами, там травинка, здесь присохшая ягодка, раз! – и шелестит голосок: «Рыцек, Рыцек, пойдем в лес по малину». А вода в собачьей миске, зыбью в мелкую ряску, принималась отражать пса, похожего на Кутыню, оставшегося в позабытом Подонье, ловила его ворчливое «боу-боу». Здесь он где-то, верный товарищ, обернись, поищи. Ну-ка! Жалко, с живым такое не проходило. Живое было непонятное, неухватываемое, и даже мухи или жучки имели скрытный слой, разглядеть который у Эльги не получалось. Вот хоть что ты делай! Вроде набиваешь, стараешься, а выходит мертвое. То есть не мертвое, а не живое. Как Фаста на подоконнике. Унисса смотрела на букеты ученицы, на воробьев и ворон, на телят, лошадей, неведомых зверей и щелкала пальцем по рамке: – Чего не хватает? – Жизни, – отвечала Эльга. – Правильно. А почему? – Не знаю. – Подумай. – Я не могу заглянуть в них, – сокрушалась Эльга. – И что тебе мешает? – Второй слой. Он прячется, и я набиваю не все листья. – Хм. Может, ты смотришь не так? Эльга вздыхала. – Я, наверное, глупая. – Может быть, – соглашалась Унисса. В середине зимы, в самый лютовень, она принесла котенка. |