Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
– Это вам надо к врачу-специалисту! Она подошла к пациенту, встала рядом, прилаживая трубки фонендоскопа. Кикоть сказал: – А вы без этого… вы ухом лучше услышите. И мягко притянул ее голову, прижал к волосатой груди. Женщина замерла, затихла, очки съехали набок. – Услышали? – прошептал Кикоть. – Да, – отозвалась женщина тоже шепотом. – И что? Она молчала, ее худое лицо пряталось под его ладонью. – Не знаю… Примите успокоительное. – Не поможет. – Одевайтесь, одевайтесь, Фёдор Иванович. Они всё стояли, прижавшись друг к другу, и Подобед очнулся. – Разрешите быть свободным, господин подъесаул? Кикоть сказал, не глядя: – Давно свободны, вахмистр. Пока его друг личную жизнь устраивал, Подобед тоже решил развлечься, времени не терял. Ночь уже была глухая, никого кругом, поезд у перрона стоял темный, огни погашены… Только в вагоне-ресторане в неясном свете двое сидели у окна за столиком. И то один уже поднялся, невмоготу, видно, стало, ушел. А другой, бессонный, остался, коротая ночь в пустом ресторане. И Подобед, поторчав еще у окна, туда к нему направился, прыгнул в вагон. У полуночника, кажется, прилив сил только начался, потому что он неожиданному гостю даже очень обрадовался: – Скорей иди, махнем на дорожку! – Я на огонек. – Вот молодец! А то смотрю, мается казак! И протягивал уже гостю полный стакан: – Давай, казак, атаманом будешь! Подобед стал пить, закашлялся – хозяин огорчился: – Не в то горло? – Так ты под руку! – Так поезд сейчас пойдет, уедешь! Подобед еще отпил, опять поперхнулся и икнул вдобавок. Пассажир уже сердился: – Ух, непутевый! Ты чего это? – А это я тебя узнал! – сказал Подобед. – Еще сомневался, а вот сейчас точно, всё! А ты меня узнал? – Нет, а кто ты? Гость подскочил к нему, выхватив пистолет, приставил к виску. – А теперь? – Узнал, да. – Вы из дома вышли, а я на коне возле калитки. – Да. Вот как все изменилось, совсем другой разговор. – Ручонки на стол! – На столе. – Пушка? – Нет при мне! Подобед обыскал: правда нет. Теперь поспокойнее… теперь и с пугачом он король. – За что вы его? – Деньги. Тебя не касается. – Вставай, пошли. Слезай с поезда. И Подобед отступил, давая пассажиру подняться. А тот все сидел. Странное дело: он, безоружный, вроде перестал бояться… – Остынь, казак, – сказал без выражения, скучая. – Ты, вообще, тут с какой стороны? Чего-то вот непонятно. – Узнаешь. Слезай, слезай! Подобед и дулом покачал, как положено, а пассажир только уселся поудобнее. – Ну как я слезу? У меня дела. – Мокрые? – У каждого свои. И учти, – продолжал он, чуть не позевывая, и снял без команды руки со стола, – ты пока на меня в окно глазел, я пушку приготовил, при мне. Иди путем, казак. – Стреляю! – закричал Подобед. – Да не можешь ты, сучонок, – усмехнулся пассажир. И тут поезд дернулся, пошел, и Подобед опять закричал, бессильно вытягивая руку, прицеливаясь, будто пугач мог выстрелить. – Меня женщина касается! Там женщина в доме была! Где Катя? Вы ее тоже, что ли… потом? Где женщина, женщина? Кричал яростно, верил, что пугач выстрелит, и человек за столиком в эту минуту тоже поверил, лицо его дрогнуло. – Эх ты! – сказал он и выхватил эту самую пушку, она была у него под салфеткой. Нет, не успел, набок повалился, приник щекой к окну… Не успел, потому что у Подобеда пугач… выстрелил! Быть такого не могло, но было: пугач в руке живого Подобеда, дырка во лбу пассажира, и поезд набирает ход! Подобед отскочил от столика, бросился к выходу, в тамбуре его Кикоть подхватил, вместе спрыгнули… – Не уезжай, ты мой голубчик! – пропел Кикоть, приземляясь на перрон. И заглянул в лицо друга. – Ну? Теперь всё, не будешь больше дергаться? – Нет… А пугачи разве… – Бывает, – сказал Кикоть. Мимо проплывал вагон-ресторан, ушедший вначале пассажир возвращался к столику. Там, дожидаясь его, полуночник сидел, привалясь щекой к окну. Он будто спал, угомонился наконец. Подобед вдруг обмяк, повалился на Кикотя, и тот, подхватив его, потащил по перрону. – Теперь я выздоровел, а друг мой заболел! – оправдывался Кикоть, с тревогой вглядываясь в лицо Подобеда. Тот неподвижно лежал на койке с закрытыми глазами. – Понимаете, раз – и повалился, обморок! Вот что с ним, как думаете? Подобед как раз всхрапнул, выражение лица при этом у него оставалось горестным. – Думаю, будет жить, – заверила Ольга Павловна. – Вообще, он нервный, это есть, – переживал за друга Кикоть. – И нагрузка большая – он и на коне, и танцы, пожалуйста, вам! – Нагрузка большая, перегаром от него сильно, – согласилась Ольга Павловна, что-то записала на листке и, не глядя, так же сухо спросила: – Ну? А вы? – Я нормально, – сказал Кикоть. – Неужели ничего не болит? – Нет. – Пульс проверим, давайте. Он присел, она взяла его руку, явно по обязанности. Считала со скучающим видом. – Ольга Павловна, я больше не буду болеть, – сказал Кикоть. Она молчала, держала его руку. – Не буду устраивать личную жизнь, все равно не получится. – А при чем личная жизнь, Фёдор Иванович? – У меня вообще жизнь уже не получится. Ольга Павловна поморщилась, он, видно, мешал ей считать. – Я сейчас человека убил, – сказал Кикоть. Подобед вздохнул во сне, будто услышал, и повернулся на бок, захрапел, уже не стесняясь. – Если бы я не выстрелил, он бы тогда выстрелил. И опять Ольга Павловна молчала… Нет, сказала: – Пульс у тебя хороший, ровный. Как часы. – Я не волнуюсь. Я ведь уже много убил. Она будто знала, сказала скрипучим своим голосом: – И ты поклялся, когда кончилась война… Ты клялся? |