Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
Катя рассмеялась в ответ: – Вот ты и обессилел совсем, бедный! И легла на траву, дотягиваясь до него рукой. Он схватился, стал вылезать, кое-как выкарабкался. И упал сразу на живот, а она, скинув туфли, встала ему на спину босыми ступнями. Они молчали, обходясь без слов, будто все это уже было когда-то, и сейчас он только привычно вскрикивал, а она его привычно не щадила, прыгая по спине. Потом он поднимался осторожно, сам себе не веря, и вот встал, глядя на нее вопросительно, и Катя разрешила: – Ну, попробуй. Иди, иди! Пошел, волоча ногу. Спросил, обернувшись: – Хромой? – Иди, иди! – сказала Катя. – Одна нога моя, а та, другая… Ларкина! Пусть тоже попрыгает, у нее веса больше! Пришли, как и ушли, порознь, ничего не изменилось. И Лариса все так же спала на лежаке. И Кикоть в море барахтался, а Ольга на берегу его ждала. И тесть все в сторонке своей сидел, привалясь к грибку. Ему-то видно было, как все меняется, каждую минуту меняется, вон уж один охромел даже, а другой прочь ускакал на коне… Но тесть не кричал по обыкновению, не ругал никого, не жалел, улыбался только. И даже когда мальчики, проносясь, его песком обсыпали, смолчал великодушно. Он сидел неподвижно, глядя поверх людей вдаль, будто увидел там что-то и уже не мог оторваться. На лице его навсегда застыла удивленная улыбка, и горы отражались в широко раскрытых глазах. У Ларисы уже живот, Кикоть опять с бородой, а Подобед пешком, да еще… в штатском! Прошло время! Лариса с крыльца своего видела, как Подобед на автомобиле подъехал, – машина была, правда, не его, отпустил. И пошел по двору к дому Кикотя, а за ним еще женщина семенила, он ведь и женщину с собой привез. Тут появились Кикоть с Ольгой, оба в сетчатых масках от пчел, там за домом у них ульи были, и Лариса с соседским любопытством наблюдала эту встречу. Но приезжая вдруг обернулась, черные глаза ее сверкнули, и Лариса поскорей ушла к себе. Кикоть тискал гостя в объятиях: – Где мундир, вахмистр? – А! Пошумели и будет! – А конь, верный конь? – Конь где положено коню, в конюшне, – отвечал сухо Подобед и, морщась, отстранял Кикотя: видно, и объятия уже для него были в прошлом, как конь с мундиром. – Минус мундир, минус конь, значит? – не отступал друг. – И плюс борода! – Желание Ольги Павловны! – смутился Кикоть. Подобед отвел его в сторону и перешел к делу. – Видишь женщину? – Тут дело тонкое, да? – оценил Кикоть. – Да, Восток, – согласился Подобед. Темноволосая носатая женщина, оправдывая свою принадлежность, стояла, скромно потупясь. – Откуда ж такая? – спросил Кикоть. – Познакомился. Нашел, наконец, то, что мне надо. – Твоя комната свободна. Я знал, что ты рано-поздно вернешься. – А я знал, что комната свободна, спасибо, друг! – сказал Подобед. Женщина тотчас ожила, будто почувствовав на расстоянии, что дело решено, и взяла в руки чемоданы, причем оба сразу. Ольга уже приглашала ее в дом, но гостья сначала подошла к Подобеду: – Я ваши вещи тоже разложу, можно? – Можно, – кивнул с важностью Подобед. – И сразу кое-что постираю? – Да, мне сегодня понадобится свежая сорочка. Она ушла, и Кикоть, на которого женщина даже не взглянула, только и смог сказать: “Ого!” – Вот ночью будет тебе “ого!”, – пообещал Подобед. – Слышимость-то у вас! – Спасибо, предупредил. Подобед остался Подобедом. – Первая наша ночь, сам понимаешь. – Желаю успеха! – проговорил растерянно Кикоть, а друг его уже бодро входил в дом. Когда Подобед пришел в комнату, женщина уже сноровисто вила их гнездышко, что-то переставляла, двигала, раскладывала вещи. Он сел в кресло и стал ждать, пока совьет. Встречая его взгляд, она смущенно прятала неулыбчивое лицо, хмурилась, Подобед смеялся: – Чувствую нежность, чувствую! Женщина в замешательстве начинала двигаться еще быстрее, уже чуть не бегала, обустраивая их жилище. Получалось, смущая ее, он ей помогал. Вместе гнездышко вили. – Вот скажи, зачем ты мне льстишь? – Нет. – Что – нет? Не скажешь или не льстишь? А “вы” – это что? Меня сроду на “вы” никто! – Я вас уважаю. Он забавлялся ее скромностью, нравилось, как она отворачивает свой нос-клюв, летая по комнате черной грузной птицей. И ведь гнездышко уже все, свила! – Как же уважаешь, если толком не знаешь? – Вы хороший человек. – Какой же хороший, если ты меня пьяного на вокзале нашла? – смеялся Подобед. – Это вы меня на вокзале нашли, я там жила… И с собой сюда взяли. Она подошла, встала сзади, сильными пальцами принялась разминать ему шею. – Вы устали. – Скажи еще: господин! Это у вас в народе так принято? Льстить мужчине, потому что он мужчина? Он попробовал было шутить, пытать ее своими вопросами, но скоро затих, замурлыкал, глаза прикрыл… Укротив его своей нежностью, она спросила: – Этот дом чей? – А Фиделя, друга моего. За подвиги ему дали. – А раньше? – Раньше не знаю… вроде богатый какой-то жил, доктор, врач, что ли, кто он… Ну, сдрапал доктор, как заварушка началась, жену с ребенком бросил, обычное дело. Подобед уже носом клевал. Засыпая, пообещал: – Мы с тобой вечерком прогуляемся, сверкнем! – Как это… сверкнем? – Ну, молодые, красивые! У тебя платье-то есть? – В чемодане. – Вот давай. А то прямо как чушка. И в черном вся… траур, что ли, носишь? Нет? А чего ж тогда? Женщина испугалась, даже оставила в покое его шею: – Ой, нет! Вы сами гуляйте, я вас лучше дома буду ждать! Подобед проснулся: – Подойди ко мне. Подошла, встала покорно. Когда потянулся к ней рукой, отшатнулась. – Я не буду тебя бить, не бойся. – Взял пальцами ее подбородок, заглянул в ускользающие глаза. – А мне говорили, что восточные женщины послушные? – Да, да! – Тогда чтоб в платье, без разговоров! Чтоб сняла с себя эту дрянь! Поняла как приказ, так он ее напугал, моментально скинула кофточку, на лице было отчаяние… Увидев под черными одеждами нежную грудь, Подобед смутился. |