Книга Убийца из прошлого, страница 49 – Валерий Введенский

— Разве существует на свете мужчина, способный вам отказать?

Сашенька хотела отшутиться, но поняла, что сказано всерьез — в глазах Александра Алексеевича читался интерес. Обычный, мужской.

Она, как всегда, отшутилась:

— Зато я способна отказать любому.

Хотя уверена в том не была. Шелагуров ей тоже понравился.

Воскресенье, 6 декабря 1870 года,

Новгородская губерния, усадьба Титовка

— Что за метода Петьки Пшенкина? — спросила Сашенька, когда кучер, заботливо закутав княгиню и Шелагурова медвежьими шкурами, хлестнул тройку.

Помещик настоял, чтобы княгиня села к нему:

— Зачем ехать втроем, стиснувшись, словно сельди в бочке? В моих санях вашему сиятельству будет просторно. Заодно разговор продолжим.

— Метода весьма проста, — начал отвечать на Сашенькин вопрос Шелагуров. — И очень эффективна. Называется шантаж. Да-да, именно шантажом Петька Пшенкин заработал себе капитал.

— И кого шантажировал?

— Односельчан. После реформ он сотским служил. И если уличал соседа в браконьерстве, в самогоноварении или в каком другом правонарушении, вкрадчиво предлагал: плати или отправлю в острог. Сосед, конечно, выбирал плату. Однако протокол с его чистосердечным признанием Петька после получения денег не уничтожал. И далее каждый месяц требовал еще и еще. У кого не было денег, платили натурой. Мешок картошки, гарнец ^[74] муки, кусок холста — все это можно обратить в деньги. Потому каждое воскресенье Петька ездил на рынок в Малую Вишеру, продавать что бог послал. А посылал, видимо, порядочно: по слухам, чтобы отделиться, Поликарпу «катеньку» отвалил. Для здешних крестьян это целое состояние.

— Вот мерзавец.

— Чему вы удивляетесь? Вы же видели его отца. Яблоко от яблони далеко не падает, каков поп, таков и приход. Как только Петька отделился, сразу дом построил с черепичной крышей. Вот только не довелось там пожить им с Любашей.

— Простите, с кем?

— С первой женой. Через месяц после новоселья сгорела там вместе с детьми. Дом подпалили ночью, со всех сторон, шансов спастись не было.

Сашенька схватилась за сердце:

— Господи! Какая трагедия! А Петька? Каким чудом спасся?

— Именно что чудом. В соседней деревне в ту ночь случилось конокрадство, вызвали составлять протокол.

— Сколько было детей?

— У них? Любаша, поди, и сама не знала, кто от Петьки, кто от Поликарпа.

— Поликарп пользовал свою невестку? — опешила княгиня.

— У здешних крестьян так принято. Причина проста: деревенские бабы из-за бесконечных родов к сорока годам превращаются в разбитых старух. Они бы и рады супругов ублажить, да, увы, не могут. А те еще в самом соку, полны сил и желаний. Что им делать? С кем утолить плоть? Солдатки стоят денег, которых у крестьян, как правило, нет. А невестки — вот они, даже ходить никуда не надо. Пока их мужья не отделятся, вместе со свекрами живут.

— А мужья? Как они терпят?

— Куда им деваться? Против батьки не попрешь — забреют в солдаты или прилюдно выпорют. Пока не отделятся — терпят. Тешат себя надеждой, что лет эдак через двадцать сами свекрами станут.

— А чем тешат себя власти? Это преступление.

— И как прикажете его выявлять? В каждую избу полицейского не посадишь.

— Надо издать закон, чтобы сыновей отделяли сразу после женитьбы.

— При крепостном праве многие помещики так и поступали. Но нынче… Я ведь говорил, реформа была не продумана.

— О реформе больше ни слова, — взмолилась Сашенька. — Поджигателей поймали?

— Нет. Слишком много было подозреваемых, почитай, все село. Да Петька особо и не искал, пил с горя. С утра до ночи. Я думал, сопьется. Или от сифилиса сдохнет.

— От сифилиса?

— Петька не в одиночку, с солдатками пил, они главные здесь разносчицы любострастных заболеваний.

«Надо предупредить Лёшича, — решила княгиня. — Если Петька Пшенкин страдал сифилисом, значит, и Нюша заражена».

— Но нет! — продолжил рассказ Шелагуров. — Петька оказался не из сопливых. Подался в столицу, дело завел, вновь женился.

— А деньги где взял? Вряд ли носил при себе. А дом-то сгорел.

— Говорят, ему Сенька Вязников одолжил, муж Петькиной сестры. Удивительной судьбы человек. В молодости был красив, вот Машка и влюбилась. Поликарп возражать не стал, мол, скатертью дорога. Крестьяне-то дочек не шибко любят. Почему? Корми их, расти, а что в итоге? Работница достанется другой семье. Да еще приданое за нее платить. Вязников согласился на старую перину, Поликарп остался доволен. Но сразу после свадьбы Сенька повздорил с моим отцом, и тот забрил его в солдаты. А Машка вернулась в отчий дом. Свекор-то и при Сеньке прохода ей не давал, а уж когда того забрили, не только сам насиловал, соседей приглашал. В общем, вернулась она к родителю и попала из огня да в полымя. Поликарп ее в очередь с Любашей пользовал.

— Скажите, что шутите, — в ярости сжав кулачки, сказала княгиня.

— Увы, ваше сиятельство.

— Она ему дочь…

— Повезло, что общие их детки померли все. Из-за кровосмешения рождались слабенькими, «перепекание» не помогало.

— Пере… что?

— Недоношенных детей крестьяне «доводят» до ума в русской печке. Допекают, словно каравай. Обмазывают жиром, кладут на лопату и засовывают в печь.

— Я… я… будто не в России нахожусь, а где-то в дикой стране.

— Наоборот, только сейчас вы в Россию и попали. Петербург — не Россия. Лишь ее витрина. И как в любой лавке, витрина замечательная, что говорить. Но стоит войти внутрь — сразу гниль и вонь.

— В ваш рассказ нельзя поверить. Насиловать дочек, невесток!..

— Сие снохачеством называется. Однако про Вязникова недорассказал. Значит, забрили его в солдаты, все считали, что навсегда, а он вдруг в шестьдесят четвертом вернулся. Комиссовали — в Польше при подавлении восстания ему штыком легкое проткнули. Из-за увечий крестьянствовать не мог, зарабатывал извозом — Поликарп ему старую клячу подарил. А потом вдруг Вязников нежданно-негаданно получил наследство — процентную лавку в Петербурге. Когда-то давным-давно, так давно, что все позабыли, его двоюродного дядьку тоже забрили в солдаты. Но ему повезло больше, нежели племяннику. В писари дядька выбился. А должность эта в армии хлебная. Скопил деньжат, потом комиссовался якобы по болезни, открыл в столице на Загородном проспекте лавку. Только вот с семьей дядьке не свезло — детишек бог не послал, а супругу забрала чахотка. На склоне лет узнал вдруг про Сеньку, что тоже бывший солдат, что сильно бедствует. И отписал ему лавку.