Онлайн книга «Последняя из дома Романовых»
|
Вопль «ура!» из тысячи глоток Грохочут пушки. Картина на стене, изображавшая Чесменскую баталию (как много изображений знаменитого боя развешано по комнатам дворца!), надвинулась на умиравшего старика... Исполинская фигура Орлова – на адмиральском судне «Три иерарха». Лицо со шрамом, искаженное бешенством, яростью боя... А потом на том же корабле он увидел... Григорий Орлов в фантастическом камзоле, усыпанном бриллиантами, стоял на палубе. – Гришка?! Ну, красавец! Ну, враг!.. Ты тут зачем? Они обнялись. – Матушка послала – мир добыть у турок... – И ты... ее оставил?! Оставил Петербург? С ума спрыгнул? – Глупец ты, Алеша... Я – все для нее! Я ей руку на спину положу – и уж обмерла... Баба, одно слово! Знаешь, как она величала меня, посылая?.. «Ангел...» «Посылаю ангела мира к этим страшным бородатым туркам». И он захохотал. – Прост ты, Гриша, ох как прост... Неужто не понял, что случилось? Она нас обоих из Петербурга отослала! Но Григорий только смеялся. А потом он получил пакет из Петербурга... Григорий читает письмо – в бешенстве комкает бумагу, топчет ногами. И крик, вопль: – Лошаде-е-ей!! И уж карета мчит через всю Россию. – Гони, гони, – вопит из кареты обезумевший Григорий. – Куда гнать-то, милок? Во дворце уже другой! – усмехнулся старик. Улыбающееся благосклонной улыбкой лицо Екатерины. – Я многим обязана семье Орловых. И осыпала их за то богатством и почестями. И всегда буду им покровительствовать. Но мое решение неизменно. Я терпела одиннадцать лет! И теперь хочу жить, как мне вздумается. И вполне независимо... – Уже появился во дворце другой Гришка – Потемкин. Главный фаворит. Это мы его во дворец ввели когда-то. И за то ненавидел он нас – ох ненавидел! И мы его... – Что касается вас, Алексей Григорьевич, расположение мое к вам неизменно. Вы по-прежнему являетесь начальствующим над нашим флотом в Средиземном море. И никто по-прежнему не вправе требовать ни в чем у вас отчета. Надеюсь, что пребывание ваше в Италии и впредь будет столь же приятным, – улыбнулась с портрета Екатерина. – Это был приказ: сидеть в Италии, а в Петербург ни ногой. Боялась нас матушка, – засмеялся старик, – Гришку-брата целый год в Петербург не пускала. Потом пустила. А меня – нет. Двое Орловых – слишком много для одного Санкт-Петербурга! Крепко запомнила... Лицо Григория: – Как думаешь, матушка, достаточно мне месяца, чтобы сбросить тебя с престола, коли захочу?.. – И вот тогда, в Италии... – прошептал умирающий старик. Екатерина усмехнулась на портрете. – Никого... Никого ты не любила... ни Гришку Потемкина, ни Гришку-брата... ни всех бесчисленных твоих любимцев случая... И я тогда никого не любил. И оттого мы так хорошо понимали друг друга... пока тогда в Италии... Старик вновь увидел лицо той женщины. Она склонилась над постелью... Его сын наклонился над постелью – Александр Чесменский, незаконный сын. – Папенька, Александр пришел... – сказала Анна. – И румянец у него чахоточный, – беззвучно шептал старик, – ее румянец. – Он не узнает, – жалко сказала Анна молодому человеку, – побудьте пока в той комнате, Александр. – Впору причащать, – сказал сзади Изотов. – За митрополитом Платоном послали, – пролепетала Анна. – Тогда в Италии... Тогда в Италии... – шептал старик – Сколько же я не видел тебя? Тридцать три года. Цифра-то особая... Женщина шла к нему из темноты... – Он что-то просит, – беспомощно обратилась к Изотову Анна. – Шандал велят подвинуть, – сказал Изотов, глядя на шевелящиеся губы графа. Старый сержант поднял бронзовый шандал с экраном, стоявший на бюро. Перенес к постели. И зажег свечу. На экране проступило изображение той женщины. Она сидела у камина и глядела в серебряный таз. В тазу плавали кораблики с зажженными свечами. Вошел слуга и тихо сказал Анне – Митрополит Платон больны-с... Велели сообщить – викария своего пришлют. – Не захотел!.. Не захотел! – в ужасе шептала Анна. Старик глядел на экран. И кораблики в тазу превращались в огромные корабли. Она стояла на палубе, как тогда. В том же плаще с капюшоном, надвинутым на лицо. Она сбросила капюшон – и страшные, беспощадные, горящие глаза уставились на графа... Старик захрипел. 26 декабря 1807 года. Величественный старец сидел за грубой, старинной работы конторкой – митрополит Московский и Коломенский Платон, автор знаменитой «Краткой русской церковной истории». «Этим трудом он достойно завершил XVIII век и благословил век XIX» – так оценил его сочинение великий историк Сергей Михайлович Соловьев. Митрополит обмакнул перо и записал: «26 декабря 1807 года. Граф Орлов умер. Меня присылали звать... Но могли я согласиться по слабости моей?..» ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ОНА Был сентябрь 1774 года. В Ливорно на рейде выстроились корабли русской эскадры. Ветер – ветер в парусах кораблей, и белые трепещущие крылья чаек, и трепещущие флаги. И заполнившая набережную вечная итальянская толпа жестикулирует, хохочет. В разноцветной толпе темнеют широкополые шляпы и черные плащи художников. Похожие на карбонариев, они сидят за мольбертами. Но вот притихла толпа – все смотрят в море: ждут. Главнокомандующий русской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов устраивает небывалое зрелище – «Повторение Чесменского боя». Дымок на борту адмиральского судна «Три иерарха» – ударила пушка. И загорелся фрегат «Гром», изображавший корабль турок. Крик восторга пронесся в толпе. С набережной было видно, как забегали по палубе «Грома» матросы, пытаясь тушить огонь. И опять показался дымок на адмиральском корабле, и опять ударила пушка. «Гром» пылал, охваченный пламенем с обоих бортов. Толпа неистовствовала. Карета, запряженная парой великолепных белых рысаков, въехала на набережную. Слуга распахнул дверцы, украшенные гербами, и в белом камзоле с золотым шитьем восторженной толпе явился сам Главнокомандующий. Граф почтительно помог выйти из кареты белокурой красавице в пурпурной тунике. Это Кора Олимпика, итальянская поэтесса, увенчанная лаврами Петрарки и Тассо в римском Капитолии, очередная страсть графа. Злые языки утверждают, что сегодняшнее зрелище устроено по прихоти романтической дамы. Рукоплещущая толпа окружила графа и поэтессу. Простерши руки к морю, белокурая красавица начинает читать стихи Гомера о гибели Трои... |