Книга Принц Модильяни, страница 85 – Анджело Лонгони

К сожалению, алкоголь, хоть и снижает страх, делает людей раздражительными. Один продавец картин, который работает с Францией и Англией, увидел рисунки Амедео и спросил меня о покупке. Я их представил друг другу, после чего они начали переговоры.

– Я предлагаю вам тридцать пять франков.

– Нет, моя цена шестьдесят.

– Тридцать пять франков – это справедливая цена.

– Справедливая для кого?

– Для английского рынка.

– Но мы в Париже.

– Я покупаю для английского рынка.

– Я вам повторяю, что мы во Франции.

– Я могу заплатить максимум сорок франков.

– Я сказал – шестьдесят.

– Вы должны быть благоразумны.

– Благоразумен? Быть благоразумным означает согласиться с тем, что вы мне предлагаете? Я художник и не на туалетной бумаге рисую.

– Сорок франков, не больше.

В этот момент Амедео вырвал из рук торговца свои рисунки, отнес их в уборную, проткнул проволокой и подвесил напротив унитаза.

– Видите? Теперь это туалетная бумага, и она имеет бо́льшую ценность, чем в ваших руках. А теперь уходите.

Художники могут быть очень неприятными, вульгарными и даже буйными. Поведение Амедео было абсолютно безрассудно. Это были рисунки, о которых он вообще забыл, они находились у меня, и не было причин уничтожать их подобным образом. Не было также и причин отказываться от сорока франков, поскольку в его кармане не было ни одного.

Я предложил торговцу купить за ту же сумму другие рисунки Амедео. Когда через несколько дней я рассказал Амедео о продаже, он ограничился лишь улыбкой в знак благодарности. Вот что делает алкоголь. Опьянение может быть веселым, печальным или агрессивным; у Амедео случаются все три типа – как по отдельности, так и одновременно.

Я решил, что буду покупать все картины, которые Амедео напишет в будущем. Это единственный способ позволить ему выжить. Готов поспорить, что его картины скоро будут стоить как минимум втрое больше по сравнению с тем, что я за них заплачу. Я рассказал об этом отцу и брату, они тоже готовы рискнуть деньгами ради будущего Модильяни. Я заверил их, что, помогая ему расти в глазах продавцов предметов искусства и продвигая его в галереях, через несколько лет я смогу заработать около ста франков на каждые вложенные тридцать. Заработок будет не слишком высоким, но и затраты не чрезмерны. Единственное ограничение, установленное отцом, который тоже испытывает симпатию к Амедео, – это скульптуры.

– Поль, только прошу: не бери много скульптур, максимум две-три. Эти головы немного пугают, особенно по ночам.

Об этом условии моего отца я, конечно же, не стал упоминать Амедео.

Я пришел в «Дельту» навестить Амедео.

Он оставил молоток и резец на скульптуре, над которой работал во дворе, напротив своей комнаты. Я предположил, что он зашел к себе, и поэтому поднялся. Дверь оказалась не заперта – ничего странного для жильцов «Дельты», они все привыкли, что им нечего охранять: у них нет ценных вещей, которые могут украсть, есть только их работы и интимность. Но Амедео не просто не запер дверь – он оставил ее открытой; вероятно, по рассеянности.

…Причина рассеянности Амедео – в его кровати: обнаженная, она стоит перед ним на коленях и упирается руками в матрас. Это молодая брюнетка, с длинными распущенными волосами. Они двигаются с наслаждением. На полу одежда, которая очерчивает их путь от двери, за которой я стою, до кровати. Видимо, во время этого пути закрытие дверной створки было лишь незначительной деталью.

Я отхожу от двери и собираюсь уйти – но что-то меня останавливает. С того места, где я стою, ничего не видно, но я могу слышать тяжелое дыхание девушки. Я не в состоянии уйти – и пытаюсь понять, что меня сдерживает. Это противоречит моему обычному поведению. Я заглядываю в комнату и снова смотрю на них. Направление их взглядов противоположно моему местонахождению. Я могу наблюдать за ними, оставаясь незамеченным.

Почему я шпионю за Амедео, ставя под угрозу нашу дружбу? Из-за секса? Потому что представляю себя на его месте? Нет. Потому что чувствую себя возбужденным вуайеристом? Нет. Наконец, ответ найден. Я не могу уйти из-за красоты. В том свете, который проникает через окно, их тела великолепны. Эти двое знают, что они делают, и делают это хорошо. Тело Амедео – крепкое и мускулистое. Несмотря на его проблемы со здоровьем, занятие скульптурой явно укрепило его мышцы. У девушки узкие бедра и тонкое, длинное, извивающееся тело. При таком свете, выявляющем блестящие капли пота на коже, эта пара кажется произведением искусства. Не запечатленная на холсте или в камне, эта картина не может быть представлена на всеобщее обозрение – и я ее единственный зритель.

Эта картина сохранилась в моих глазах, хоть я и не мог передать ее зрительной памяти других людей. В тот день я постиг магию творческого созидания.

К сожалению, художники, проживающие в «Дельте», должны покинуть свои комнаты. Часть из них переехала в дом-мастерскую Сите Фальгьер. Здесь воссоздали тот же дух творческой общины.

Амедео решил последовать за Бранкузи. Это, к сожалению, ясный и недвусмысленный знак его дальнейших планов. Восхищение Константином все больше приближает его к скульптуре. Сам Бранкузи никогда не подталкивал его к занятию скульптурой – напротив, горячо поддерживал его погружение в живопись и рисунок. Ничего не поделать, Моди никого не слушает, даже человека, которого он выбрал своим наставником.

Я испытываю ужасную боль, когда вижу его во дворе нового дома, стучащего молотком по резцу во время обработки твердого камня. Жара, холод, дождь или солнце – он не отступает. Во дворе покоятся «трупы» его незаконченных и брошенных статуй. Он как упорный боксер, который борется с гораздо более сильным противником. Как будто он забыл, что кроме него и его противника есть кто-то еще, кто наблюдает за ним в тени. Я решаюсь дать ему совет.

– Амедео, поскольку камень – очень твердый материал, а ты во что бы то ни стало хочешь ваять, может, тебе попробовать поработать с деревом?

– С деревом? Поль, знаешь что произойдет? Сначала я перейду к дереву, а потом к глине, и в результате от скульптуры ничего не останется. Ничего от ее красоты, ее веса. Все окажется в печи для обжига глины.

– Форма – это форма, независимо от материала. И даже в печи для обжига глины.

– Разве Микеланджело работал с глиной?

– Не знаю.

– Он работал с мрамором – твердым, прочным, тяжелым.

– Но он также расписал Сикстинскую капеллу.

– Ну и что?

– Скульптура и… живопись.