Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
– Утопленный? – Я ж говорю. Якорь зацепился за одежду, он и всплыл. Мокрый, глаза белые. Ну, мой-то чего, наклонился, к себе притянул, и якорь, значит, отцеплять хочет. Хотя и нос зажал. А эта тварь вдруг его за руку – хвать! Между пальцами перепонки. Сама улыбается так… Мой заорал, веслом ей раз по башке, твари этой. Вали, говорит, отсюда. А та лопочет что-то по-своему. Но он рванулся, она руку-то и отпустила. Он, не будь дурак, обрубил канат, она, значит, якорь обхватила лапами своими, обвилась вокруг него и опять на дно легла. Пришел домой, белый весь. Я говорю, Коля, бычков-то хоть наловил? Какие, отвечает, на хрен, бычки? А я уже все для ухи купила, и лаврушку, и морковь. – Ее и Витька видел, Красномордик, Петровны сын. Они в камнях живут, за Южным мысом. Играют там. Кто утоп, раньше просто рыбы съедали, а теперь вроде оживают они. Это все из-за химии. Аммиачный завод запустили, всякую дрянь сбрасывают, рыба дохнет. А которая не дохнет, та болеет. Вон, я купила вчера на Новом рынке, стала потрошить, а из нее черви лезут. Я обернулся. Две тетки, сидевшие сразу за мной, сразу смолкли. Как заговорщицы. И сразу стали пробираться к выходу. Они были в одинаковых дутых куртках, масляно блестевших в свете трамвайных ламп, в пушистых беретах и шарфиках с люрексом. Я что-то упустил? Может, Ктулху уже проснулся, а я и не заметил? Или это сговор, и Сметанкин отправил каких-то своих подручных следить за мной и потихоньку сводить с ума? В переулках быстро сделалось темно, я совершенно не помнил, чтобы прошлой осенью или позапрошлой в это время так рано темнело. Я подумал, что надо все-таки написать подробней обо всем, что произошло, и отдать рукопись соседу Леониду Ильичу. Письмо может и не дойти, почтовики вечно путают Дачную улицу и Дачный переулок, а если дойдет, из него будет ничего не понятно. А я напишу обо всем с самого начала, хотя бы какое-то занятие… с тех пор, как Сметанкин вышел на меня, у меня не было ни одного нового заказа, словно от меня шел отпугивающий потенциальных клиентов отчетливый душок опасности. Он из тех, кто допускает возможность невероятного. Он поймет. А вдруг эта самая Рогнеда, чтобы окончательно замести следы, подожжет дом? Я вспомнил сгоревшего в окружении своих икон Славика. По обгоревшему трупу никто не определит, пил ли он клофелин или нет. Наверняка покупатель пришел к нему, предложил спрыснуть удачную сделку… Если бы не Валька с его жадностью! Не брался бы я за сметанкинскую генеалогию, сидел бы сейчас дома, то есть на даче, лазил бы по форумам и аукционам. И ведь это сам Сметанкин и вышел на Вальку с предложением снять дачу на сезон. И посулил такую сумму, что бедный Валька не выдержал. Я, наверное, уже никогда не узнаю, как оно на самом деле было. А вдруг ее нет дома? Вдруг она ушла и не вернется сегодня? Непохоже, чтобы она была домоседкой. Вот было бы облегчение. В субкультурах все держатся друг за друга, они все для себя – свои, даже если в глаза друг друга не видели, а все, кто их окружает, – чужие, даже если это собственные родители. Почему она не вписалась у местных готов? Или веганов? Или, я не знаю, фанатов группы «Квин»? Потому что ей нужен был я. Именно я. Никуда она не ушла. В окне, за ветками яблонь, горел свет. Ждет меня. Еще бы. Может, просто не заходить туда? Пойти к соседу Леониду Ильичу, попроситься у него переночевать? Это уж и вовсе будет странно выглядеть. Тем более его, похоже, нету, вон дача темная, а обычно на веранде окна светятся. Никогда не думал, что так расстроюсь, потому что кого-то из соседей нет дома. До недавнего времени я вообще не обращал внимания на соседей, если честно. Я поднес ладонь к звонку, но передумал. В конце концов, это я тут хозяин. Пока еще, во всяком случае. Тем более дверь была не заперта. Рогнеда и сосед Леонид Ильич сидели за моим столом и лопали мою еду. И пили виски из заначки, которая у меня была в кухонном шкафу. И смеялись. Ну, то есть не нагло хохотали, а так, веселились. Леонид Ильич что-то оживленно рассказывал, даже руками размахивал, а Рогнеда слушала, наклонившись вперед, нога закинута за ногу, острая коленка обрисовывается под юбкой. Я сказал: – Вообще-то, это я тут живу, если вам интересно. Рогнеда хихикнула. Она, по-моему, порядочно набралась, едва початая бутылка виски опустела почти наполовину. – Он здесь живет, – пояснила она соседу Леониду Ильичу, для верности уставив в меня палец. – Я зашел вас проведать, – пояснил сосед Леонид Ильич. По-моему, ему было слегка неловко. – Утром вы говорили встревожившие меня вещи. – Он меня испугался, – пояснила Рогнеда. – Он подумал, я его отравлю. Так ведь, Семочка? Клофелином. Он вообще робкий. Другой бы надавал бы по морде мне и выгнал. А он стремается. Они говорили обо мне, как будто меня тут не было. – Я тебе дам по морде и выгоню, – сказал я, трясясь от злости, – тварь такая. – Девушку, – Рогнеда пошевелила чугунным ботинком, – в ночь! – Зачем вы так, Семен Александрович, – укоризненно сказал сосед Леонид Ильич, – и вы, Недочка, перестаньте его дразнить. У вас довольно специфический юмор, это, знаете, не всякому нравится. Я послал ему письмо. Он был моей последней надеждой даже не на спасение – на справедливость. На посмертное возмездие. – Вы бы присели, Семен Александрович, – сказал сосед Леонид Ильич, – неловко как-то. Мы, гости, сидим, а вы, хозяин, стоите. – Он не ест на людях, – сказала Рогнеда. – Он застенчивый. – Зачем вы так, Недочка? У любого человека могут быть слабости. – Она сама не могла в детстве есть на людях, – ответно заложил я Рогнеду, – она мне говорила. – Но я же с этим справилась! – гордо ответила Рогнеда. Я сел к столу. Я за стеклом, я их вижу и даже слышу, но это потому, что я хитрый и у меня есть специальное замечательное стекло, кабинка, в которой я для них невидим, зато их вижу отлично. В сущности, у каждого есть такая кабинка. Просто не все это сознают. Не все умеют пользоваться такой замечательной штукой. Я положил себе салату и налил виски. Если они оба пьют из этой бутылки, а я налил себе сам, ничего же не может случиться, верно? – Он мне рассказывал о раскопках, – сообщила мне Рогнеда, – о святилище Ахилла. Тут буквально в двух шагах было святилище Ахилла. И он его копал. Ахилл-то, оказывается, был совершенным уродом и жил в яме. Ему приносили в жертву девственниц. Привязывали их к скале. – Не уродом, а монстром, – поправил сосед Леонид Ильич, – он был по-своему прекрасен. Очень по-своему. – Теперь бы им было трудновато, – Рогнеда поправила черную прядку, – с девственницами. |