Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
Она хихикнула. – Тогда тоже были вольные нравы. У нас искаженное представление об античной морали. Я думаю, это должность, а не состояние. Они были как бы назначенными девственницами. Тем более перед жертвоприношением практиковалось ритуальное изнасилование. – То есть, прежде чем сплавить беднягу чудовищу, жрецы как следует оттягивались сами? – Совершенно верно. Она за все это время ни разу не сказала «зыкински». Изменила рисунок роли? И соответственно, словарь? – А он не возражал? Что товар подпорчен? – Ахилл? Вроде нет. Я тыкал вилкой в салат и думал: что за херню они несут? Почему я все это слушаю? – Девушке давали специальный напиток, – продолжал он, – изменяющий сознание. Иначе его трудновато было высвистать, Ахилла. А так она как бы вступала с ним в ментальный контакт. Видела его. Говорила с ним. Он чуял и выходил. – Точно, Ктулху. – Ладно, – сказал сосед Леонид Ильич и поднялся, – я пошел, Недочка. Спасибо за приют. Семен Александрович, вы меня не проводите? Я встал и вышел с ним на крыльцо. В окно было видно, как Рогнеда убирает со стола; в своем затянутом корсете и пышной юбке, она казалась черной осой, медленно кружащейся вокруг соблазнительного пищевого изобилия. – Я думал, вы на моей стороне, – сказал я горько. – Я на вашей стороне, – сказал сосед Леонид Ильич, – но вы, как я понимаю, человек, склонный к рефлексии. К сюжетным построениям. И к тому же с обостренной душевной чувствительностью. – Душевнобольной? – подсказал я. – Нет, что вы. Просто склонный везде усматривать сложные сюжетные конструкции. Вот я и заглянул, поговорил с девочкой. – И? – Будьте к ней снисходительны. Она несчастна. – Эта хабалка? – Я задохнулся от возмущения. – Недочка? Несчастна и делает несчастными всех вокруг. В отместку. Так бывает. – Ее зовут Люся, – сказал я, – и она врет. Они все время врут. Оба. – Ее не зовут Люся, – сказал сосед Леонид Ильич, – и она не врет. Что до него – не знаю. Я его не видел. Но вы зря так беспокоитесь. Не думаю, что здесь какой-то заговор против вас. Ряд совпадений, знаете, бывают такие совпадения, странные… Что-то вроде причинно-следственных завихрений, есть какая-то теория, резонанса, что ли. – Либо причинно-следственная связь есть, либо ее нет, – сказал я твердо. Выпитое виски висело в желудке плотным огненным шаром. – Если ее нет, то и реальности нет. А есть какое-то дерьмо, которое над всеми нами издевается. – Я помню, это у вас такой конек, насчет реальности. Но не нужно так уж радикально, – укорил он. – Реальность есть. Вот мы стоим, разговариваем. Это реальность. В общем, спокойной ночи. И будьте с ней поласковей, с девочкой. Совершенно одна, в чужом городе… – Да-да, беззащитная крошка… – Нет, не беззащитная. И не крошка. Тем не менее. И он стал спускаться с крыльца. – Если со мной что-то случится, – сказал я ему в спину, – подумайте, как распорядиться письмом. Он обернулся. Я увидел, что он сильно сутулится. Он всегда так сутулился? Я не помнил. – Умоляю, – сказал он, – ну что с вами может случиться? При той замкнутой, совершенно скудной, однообразной жизни, которую вы ведете? Только хорошее. Он шел по темной дорожке к своему темному дому, я стоял на крыльце своего освещенного дома и боялся туда возвращаться. Деревья гремели мертвой цинковой листвой. Рогнеда в окне исчезла из виду, и тут же из приоткрывшейся двери выпала узкая полоса света. – Злишься, – сказала она, высунувшись в темный воздух, – а чего? Ты же делаешь успехи. Вон, целую тарелку салата навернул и даже не подавился. Завтра пойдем тебя одевать, в сток пойдем, шиковать не будем. Тут есть какой-нибудь сток? – Тут есть секонд, – я глубоко вдохнул сырой воздух и вернулся в дом, – на Южном рынке. Хорошие, добротные вещи, английские большей частью. Я там отовариваюсь обычно. – А Лора Эшли там есть? – Она явно оживилась. – Анни Карсон? – Не смотрел. Наверное. – Отлично. Завтра сходим. Это даже лучше, чем какой-то паршивый сток. Эксклюзивней. А ты молодец, – она окинула меня доброжелательным взглядом, – разбираешься. Я и смотрю, ты правильно под писателя косишь. Твид, свитер этот норвежский… Ты вообще любишь всякое старье, да? – Я не люблю новье. – Там, в чулане, лежат всякие штуки. Это твои? Тарелки всякие, вазочки. Весь чулан забит. – Слушай, – сказал я сквозь зубы, – не лезла бы куда не просят. – Ха. – Она, вызывающе оттопырив круглую задницу, вытирала стол губкой. – Тоже мне Синяя Борода! Семь жен на крюках, это, по крайней мере, круто. А то посуда. Ты зачем ее покупаешь? Для чего? Я молчал. – Надеешься зажить своим домом и расставить все по полочкам. – Она ушла в кухню и там стряхивала крошки в мусорное ведро. – Когда-нибудь. Когда-нибудь. Я молчал. – Когда твой смешной папа умрет, а ты приведешь в дом хорошую женщину. Чтобы она тебя понимала. А ты ее. Расставишь тарелочки. К ним прикупишь какую-нибудь старую мебель. И будете друг друга любить. Я молчал. – Знаешь, что я тебе скажу? У того, кто мечтает об идеальном доме, не будет никакого. Вообще ничего не будет. Ни дома. Ни женщины. Ни семьи. Ничего. – Заткнись, ты! – Ага, вот и заговорил, – сказала она с удовольствием, – а то я смотрю, молчишь-молчишь. Виски еще хочешь? Я сказал: – Налей. Или нет, я сам налью. – Да не отравлю я тебя. – Она говорила терпеливо, как с маленьким. – Завтра пойдем на секонд, посмотрим тебе приличное пальто. Кашемир. Мне что-нибудь соответственно дресс-коду подберем. Или ты раздумал идти? Боишься, скандал устрою? – Я сам скандал устрою. Мало не покажется. – Ну вот видишь, как все удачно получается. Ты устроишь скандал, я устрою скандал. Людям будет на что посмотреть. Мне вдруг показалось, что она старше, чем я думал поначалу, гораздо старше, она была словно моя старшая сестра, которой у меня никогда не было. Или с женщинами всегда так? Они как хамелеоны, у них нет личности, только набор сменных личин. Она встряхнулась и снова обрела цинично-юный вид, который эти паршивки явно специально вырабатывают перед зеркалом, чтобы раздражать взрослых. – Я в ванную, ладно? – Она собрала с дивана свои кружевные тряпки, взяла огромную свою косметичку и деловито удалилась. Только сейчас я обратил внимание, что она успела снять свои докерские ботинки и шлепала по дому босиком. Ногти на ногах у нее, как и на руках, были выкрашены черным лаком. В общем и целом это производило такое впечатление, что ей на пальцы, несмотря на все докерско-обувные предосторожности, все-таки упал двутавр. |