Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
Я так и не видел ее паспорта. Мысли путались, я никак не мог привести их в порядок. А если она уже побежала в милицию? Медицинское освидетельствование, анализ спермы… От страха и безнадежности у меня заломило виски. Я вскочил и торопливо натянул треники. Надо, наверное, бежать отсюда, пока она не вернулась в компании деловитых равнодушных людей, которые разбираются в сношениях с малолетками гораздо лучше, чем я. Я вышел в гостиную. Ее не было. Правда, на ручке дивана лежала готская юбка со смешной оборочкой и расшнурованный корсет – точно жесткий пустой кокон. Докерские ботинки стояли у порога, привалившись друг к другу, как уставшие любовники. В ванной шумела вода. Раз она подмылась, уже ничего не докажешь. Разве что успела сбегать на какое-то их освидетельствование с утра, когда я спал? Я провел пальцем по подошве «гриндерсов», как какие-то панцервагены, ей-богу. На гусеничном ходу. Подошва была сухая. Грязь, которая засохла на ней, посерела и опадала сухой пылью. Вряд ли она выскочила из дома растерзанная, босиком. Или все-таки выскочила? А сейчас отмывается в ванной? Я потоптался у порога и пошел во двор отлить. Это, кажется, превращалось в традицию. Взять ее за тонкую белую шею, сдавить руками. За круглую белую шею под черными волосами. И пускай она до последнего мига смотрит мне в глаза. Я торопливо подтянул треники и оглянулся. Мало мне изнасилования, теперь еще и убийство, чтобы уж наверняка? Вода больше не шумела. Из кухни доносилось неразборчивое мурлыканье. Я осторожно выглянул. Рогнеда, в черном своем кружевном халатике, с волосами, обернутыми желтым пушистым полотенцем, пританцовывая, резала на доске. Остро пахло свежими помидорами и укропом. – Там йогурт есть, в холодильнике, – сказала она, не обернувшись. И как только они ухитряются чувствовать, когда им смотрят в спину. – Будешь? – Ага. Я наклонился и полез в холодильник, глаза мои оказались на уровне ее круглого зада, она ухитрялась так оттопыривать зад, что это было видно даже в свободном пеньюаре, или как там эта штука называется? Я должен сделать ей предложение? Как честный человек? Или это для нее обычное дело, все равно что чаю попить в компании лица противоположного пола? Не то чтобы я хотел всю оставшуюся жизнь прожить с такой вот девицей, совершенно другого круга, других интересов, я даже не знаю, что она любит читать, может, она вообще ничего не читает, кроме рекламных проспектов? Они переговариваются на каком-то своем языке, чужие, непонятные посторонним коды, кто не наш, того в топку. Или пусть выпьет йаду. И вообще ктулху фтагн. Или Ктулху – это уже не модно? Вообще какая-то, я не знаю, профурсетка, папа любит это слово, хотя я так и не удосужился спросить у него, что это значит, но явно что не нашего круга. Может, учащаяся профтехучилища, колледжа, как они теперь говорят? Стилистка, мать ее. Да, кстати, насчет матери. У нее же родня. Она же дочка Сметанкина. Я переспал с дочкой Сметанкина. Ну и ну! А ведь папа будет доволен. В смысле, мой папа. Она ведь по-своему красивая. Папа будет гордиться. Выдрючиваться перед ней. Объяснять, что это он крутой, а я – ничтожество. Ладно, пускай себе. А уж как он обрадуется, если ему рассказать правду! Что она – дочка его любимого Сметанкина и мы все теперь – одна большая семья. Если это правда, конечно. Я уже понял, что от нее правды не дождешься. И от Сметанкина. Я напомнил себе, что они хищники. Может, даже убийцы. Это просто часть плана. Я на ней женюсь, потом со мной что-то случается, и она совершенно законно наследует квартиру. Элементарно, Ватсон. Я отодрал крышечку от йогурта, внутри он был бело-розовым, как платье невесты. Тьфу ты. Она настрогала целую миску салата – вчерашний, получается, уже сожрали, и поджарила тосты. Может, и правда все к лучшему. Весь остаток моей короткой жизни я буду есть вкусную еду – она не то чтобы умела готовить, но, по крайней мере, не умела портить продукты, что да, то да. И тосты были чуть прижарены – именно так, как я люблю. Если ты переспал с женщиной, то уж поесть при ней можно, верно? Она деловито ковырялась ложкой в своей баночке с йогуртом. Мне был виден только белый пробор в черных волосах. Запах кофе гулял по комнате, как развеваемый сквозняком пучок черных шелковых лент. Я сказал: – Я не знаю, ну… хочешь, поженимся? Она обернулась. Она вроде как опять сменила облик: глаза у нее сегодня были немножко китайские, может, она плакала и веки припухли? Из-за меня плакала? – Что? – спросила она удивленно. – Ну, я подумал – почему бы не?.. Я же… мы же… были вместе. Ну вот, я все-таки сделал ей предложение. Посторонней девице. О которой я вообще ничегошеньки не знаю, кроме того, что пирсинг у нее не только в ноздре. Очень полезное знание для семейной жизни. Как ни странно, я испытал определенное облегчение. Бледные злые губы задрожали, и я подумал, что она опять сейчас заплачет. – Мы – что? – спросила она. – Ну, были близки. Любовниками были, нет? Тут я понял, что губы у нее дрожат от смеха. – Тебе показалось. – Она посмотрела мне в глаза весело и нагло. – То есть… как? – Напился и задрых у меня на диване, я тебя с дивана на кровать перетащила, ты шел вроде как почти сам, но не соображал ничего. Вот и возбудился, пока меня лапал. Эротический сон, слышал о таком? – Когда-то слышал, – сказал я устало, – очень давно. Она была так уверена в себе, держалась с такой великолепной наглостью, что я засомневался. А вдруг и правда? Ну, то есть вдруг неправда. – У тебя пирсинг в интимном месте, – сказал я. – Да-а? – весело удивилась она. – Ну, доктор, у вас и фантазии! Значит, было, нет ли (я уверен, что было), жаловаться на грязного насильника она не собирается. И то хорошо. В то же время я ощутил невнятную, но острую тоску, разочарование. Не будет по утрам она в черном пеньюаре варить кофе. Не будет жарить тосты. Не для кого мне покупать на блохе тарелки, синие, с золотой эмалью, с цветами и птицами. Некого радовать. Запах кофе щекотал ноздри. У нее, похоже, наконец получился хороший кофе. Тосты пахли теплым поджаренным хлебом – именно так, как должны пахнуть тосты. Я намазал теплый четырехугольник маслом и повидлом, масло было бело-желтое, повидло – шафранное, есть ведь такое слово «шафранное». Или шафрановое? |