Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
Солнце плясало на немытом кухонном окне, плясали в солнечном свете красные и зеленые листья дикого винограда, тени от листьев были четкими, как на учебном рисунке. В нижнем углу окна рисунок был чуть размыт – там между рамами поместилась тонкая паутина, отбрасывающая на стекло тонкую паутинную тень. Сколько дней я уже не занимаюсь обычной своей вечерней уборкой? Я уже совсем собрался открыть раму и вымести паутину веником, но передумал. Паучок устроился, как ему казалось, в безопасности, огражденный с одной стороны от страшных надвигающихся холодов, с другой – от страшных людей, чьи огромные тени время от времени проходили по стеклу. Теперь я лишу его этой уверенности, выгоню во двор, где ему недолго останется жить, разрушу его дом. – Ладно, – сказал я паучку, который сейчас невидимо скрывался в щели, раскинув чувствительные ловчие нити, колеблемые тонким воздушным потоком, – живи. Рогнеда убрала со стола и теперь, не стесняясь меня, сидела, подмазывая перед крохотным зеркальцем глаза и ресницы. Ноги она забрала на другой стул, а косметичку устроила на коленях. Все-таки из нее бы вышла хорошая жена. Может, сказать ей, ну его, этого Сметанкина? Пускай живет тут сколько хочет. А выгонят отсюда, найдем другое жилье. Она перекуется, простится с преступным прошлым… Займется честным трудом, устроится стилистом – наверное, не трудно устроиться стилистом? Или гримером на киностудию. Будет ездить со съемочной группой, познакомится с известным артистом, сойдется с ним, он будет ее мучить, изменять ей, она поймет, какой я был хороший, и вернется ко мне. Я открываю дверь, а она стоит на пороге с таким маленьким кожаным чемоданчиком, дождь, точно слезы, стекает по щекам, оставляя черные полоски туши… Сёма, хватит! – Звонят, – раздраженно сказала Рогнеда. – Не телефон, в двери звонят. Ты что, не слышишь? Она вновь застыла с приоткрытым ртом, совершенно непонятный для меня рефлекс, почему они, когда красят ресницы, всегда открывают рот, как лягушки какие-то. Я пошел к двери. Наверное, сосед Леонид Ильич решил извиниться за вчерашнее. А заодно проверить, жив ли я еще? Или Зинаида Марковна желает сказать, чтобы я прекратил мочиться во дворе, потому что ее внучка – хорошая воспитанная девочка и нечего ей смотреть на всякое… Но в дверях стояла молодая незнакомая женщина в синей дутой куртке и с сумкой через плечо. – Ковальчук Валентин Евгеньевич? – спросила она деловито. Я сказал: – Он в отъезде, я за него. Если надо что-то получить, есть доверенность. Письмо, в смысле, или посылку. – Не важно, – отмахнулась она. – Вы же тут живете, да? Тут вот у вас была задолженность за электричество. – Я заплачу, – сказал я, – буквально на днях. – Так я же и хочу сказать, что не надо, – она была очень деловита, – вы заплатили по старому тарифу до конца года, а потом тариф поменялся, и надо было платить по новому тарифу, но мы никак не могли сделать перерасчет и прислали вам извещение, что у вас задолженность, а потом сделали перерасчет и получилось, что у вас никакой задолженности нет, вот я специально пришла вас известить, чтобы вы не волновались, только вам надо за декабрь доплатить разницу между старым и новым тарифом, я принесла квитанцию, тут совсем немного получается. – Хорошо, – сказал я, – а что… у вас в банке поменялось руководство? – Нет, – она протягивала мне пухлую белую квитанцию, и не жалко им бумаги! – просто перерасчет, потому что квартал закрываем, ну, понимаете… И клиентам бонусы, и вообще. – Спасибо, – сказал я, – я обязательно заплачу. – Можете не торопиться, – напомнила она, – это до декабря. – Не буду, – пообещал я. – У вас к нам нет претензий? А то, если есть претензии, я обязана… – Нет, – сказал я, – что вы! И закрыл дверь. – Что там? – поинтересовалась Рогнеда, она уже уложила свою косметичку и теперь, по-прежнему с ногами на стуле, шнуровала ботинки, напоминая трудолюбивую девочку у балетного станка. – Это из банка. Перерасчет за электричество. У меня была одновременно переплата и недоплата. А теперь нет переплаты, а только маленькая недоплата, но это фигня, потому что та недоплата была большая, и они мне грозили какими-то штрафами, нужно было ехать в банк и открывать новый счет, я так и не понял… Я заметил, что говорю, как та женщина из банка, длинными подробными периодами и без остановки. – Ну вот видишь, – сказала Рогнеда. – Что – вот видишь? – Я говорила, что с сегодняшнего дня у тебя все будет по-другому. Все будет получаться. Я посмотрел на нее и встретил ее веселый и наглый взгляд. – Тебя все будут видеть. Ну, считаться с тобой. – Я вовсе не хочу, чтобы меня все видели. – Это ты раньше не хотел. Когда был маленьким. А теперь ты большой и страшный. Тебе понравится, вот увидишь! Ладно, – она рывком сбросила ноги со стула, пол чуть заметно вздрогнул, – пошли. – Куда? – В секонд, куда ж еще? Одеваться. А то у меня только эта юбка с собой, а я в ней на вокзале спала. Она мечтательно закатила накрашенные глаза: – Вот бы от Вивьен Вествуд что-нибудь найти на секонде! Но это все равно что кольцо с бриллиантами в «Ашане» на полу найти. – Валька Ковальчук нашел один раз, – сказал я. * * * Удивительно, но она таки нарыла на секонде Вивьен Вествуд! Она зарывалась в ворох тряпок деловито, как терьер, разглядывала ярлычки, отбрасывала, откладывала в сторону, пока рядом с ней не выросла кучка избранных вещей, по-моему ничем не отличающихся от отвергнутых. Вивьен Вествуд оказалась вообще чудовищной панковской тряпкой, я даже не понял, юбкой или платьем, но Рогнеда была в восторге. Она приложила ее к себе так, что из-под неровных лохмотьев были видны лишь окованные «гриндерсы», одобрительно оглядела себя и глянула в мою сторону: – Ну как? – Зыкински, – сказал я. Хлипкий навес укрывал от неслучившегося дождя кипы вещей, тюки, вешалки с пальто и сосредоточенных людей, не обращающих внимания на снующих мимо прохожих. В одиноком зеркале примерочной кабинки отражалось осеннее небо с жирными мазками яркой голубизны. – Нет, правда? – Очень впечатляет. Уникальная вещь. Совершенно ни на что не похоже. – Вествуд, она такая, – сказала Рогнеда, – крутая бабка. Вокруг копошились тетки, тоже деловито откладывали, перетряхивали. Смотрели на свет. Осенние солнечные зайчики вместе с ними рылись в груде тряпок – наверное, искали что-нибудь на зиму. Тряпки воняли пылью и дезинфекцией. Я неловко переминался с ноги на ногу. Здесь вам не блоха, где трутся в основном мужики. Бабье царство, торжество женственности. |