Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
|
«Улыбайся! – говорила она себе. – Шире улыбку. Еще шире. Теплее…» Она знала, что улыбка у нее заискивающая, а под очками, на подведенных веках, выступают капельки пота. Она всегда старалась быть хорошей – услужливой, любезной, – в результате ее считали бестолковой и мягкотелой, все, даже Лялька… Когда стараешься не привлекать к себе внимания, рано или поздно на тебя действительно перестают обращать внимание. Господи, ну почему же Лялька оказалась такой жесткой, это, наверное, врожденное… Она, спохватившись, потерла пальцами переносицу и поглядела на завотделением почти умоляюще. Завотделением был шикарный мужчина, в крахмальном халате, смуглый, с тонкой полоской усов. Халат нарочно, подумала Петрищенко, накинут на плечи так, чтобы был виден румынский костюм, асфальтово-серый в тонкую светлую полоску… В нагрудном кармане ручка, и наверняка с золотым пером… Надо же, какое хлебное место психушка! Вот и надо было специализироваться по психиатрии, сказала она себе… От завотделением пахло хорошим одеколоном. Совершенно бесполезный малахитовый чернильный прибор на столе и часы такие же, зелененькие… очень солидно. Наверняка у него в сейфе стоит дорогой коньяк, может быть, даже привозной. А если я сейчас ему предложу выпить по рюмочке? Интересно, что он скажет? Держал себя завотделением мягко и понимающе, словно с потенциальным пациентом. Впрочем, каждый человек ведь и есть потенциальный пациент. – Ригиден, – прочла она вслух. – На раздражители реагирует слабо, наблюдаются навязчивые стереотипные движения и высказывания. Диагноз: острый маниакально-депрессивный психоз с последующим распадом личности… – Товарищ доктор, а по-нашему, по-простому, нельзя? – встрял Вася. – Нам чё, мы в институтах не обучались. Ты бы перевел… Этого она и боялась. Вася начал опрощаться. Его раздражал напомаженный доктор. Вася решил, что доктор сноб и вообще враждебный классовый элемент. Иногда на Васю ни с того ни с сего находило. Петрищенко попробовала пнуть Васю под столом ногой, но ушибла палец о ножку стола. Завотделением поднял на него очки, обрамленные тонкой золотистой оправой. – Если применить обыденную лексику, – сказал он вежливо, поскольку Васино опрощение на него никакого впечатления не произвело, – то Бабкин свихнулся. Сидит и раскачивается на койке. И долбит как попугай. У завотделением был едва уловимый иностранный акцент. Тоже выделывается, подумала Петрищенко. – Чё долбит-то? – напирал Вася, который уже не мог выйти из образа. – Вася, хватит, – прошипела углом рта Петрищенко и с ужасом ощутила знакомый характерный зуд; наверняка шея пошла красными пятнами. – Я – проклятый пожиратель моха! – сказал завотделением. – Что? – переспросил Вася нормальным голосом. Он решил, что психиатр рехнулся. Прямо у них на глазах, в кабинете. У них, у психиатров, обычное дело. – Я – проклятый пожиратель моха, – с удовольствием повторил врач. – Так он говорит… хотя «моха», по-моему, неправильная форма. Надо бы «мха». Вы как полагаете? – Понятия не имею, – растерянно сказал Вася. – Хотя да, скорее «мха». А что это значит? – А вот это вы должны мне сказать, – сказал психиатр, доброжелательно наблюдая за стремительной Васиной эволюцией. – Вы ведь СЭС-два, разве нет? Мне из пароходства звонили. Из первого отдела. Кто-то из ваших гуляет? – Похоже на то. К сожалению, – согласилась Петрищенко. Она полагала, что раз уж ей так не повезло быть начальником, то всякие неприятные разговоры надо брать на себя. И хотя она об этом и не знала, именно за это редкое качество придирчивый и брезгливый Вася ее уважал и любил. Сама она полагала, он ее презирает – за мягкотелость. – Плохо. Ваши практически неизлечимы. Тех, с семьдесят второго, до сих пор держим… кто еще жив, понятное дело. Он нажал на кнопку селектора. – И еще – у меня допуск, а у лечащего врача нет. Теперь я сам буду его вести. – Извините, – сказал вдруг Вася, – спросить можно? – Да, молодой человек, – устало сказал врач, и вдруг стало понятно, что он старик. И волосы, вдруг осенило Петрищенко, у него крашеные. Вон кожа прокрасилась на висках. – Откуда у вас этот акцент? Ну, такой… – Меня аннексировали вместе с Бессарабией, – объяснил психиатр. – Я вообще до восьми лет русского не знал. А что? – Да нет, ничего. – Мама коммунисткой была, – пожаловался врач. – В застенках Сигуранцы сидела… в первую отсидку. И назвала меня Эрнст, в честь Тельмана. Ух и били же меня в школе. Ладно, пойдемте, коллеги, посмотрим на вашего Бабкина. – А мне можно спросить? – не выдержала Петрищенко. – И вам можно, – печально сказал завотделением. – А какой коньяк у вас в сейфе стоит? – «Наполеон», – удивился врач. – Настоящий французский? – Да. Пациент подарил. А что? – Да нет, – покачала головой Петрищенко, – нет. Ничего. * * * – Может, все-таки не наш, – с надеждой сказал Вася. Бабкин сидел на койке и раскачивался. Вася хмыкнул; он ожидал смирительной рубашки и вообще всяких ужасов, но Бабкин был в длинном фланелевом халате… На столике стояла эмалированная кружка с торчащей из нее алюминиевой столовой ложкой и лежал полуочищенный одинокий апельсин. – Вот он, Бабкин-то. – Дежурный врач, в кармане халата которого торчал свернутый в трубку журнал «За рулем», при завотделением сохранял кислую вежливую мину. – Амитриптилин, мелипрамин, электрошок… стандартные процедуры. Только он вам ничего не скажет. Неконтактен. Неадекватен. – Я – проклятый пожиратель моха, – сообщил Бабкин. – Да, да, – согласился дежурный врач. – Уже знаем. Есть он, кстати, отказывается. Насильно приходится кормить. – Я – проклятый пожиратель моха, – вновь сказал Бабкин. – Ясно, – опять согласился врач. – Звать-то тебя как, мужик? – дружелюбно спросил Вася. – Проклятый… – Вася, ты же видишь, он зациклился. Больница больше не вызывала у Петрищенко ностальгии. Ей хотелось уйти отсюда поскорее, пока больница не засосала ее, как она в конце концов делает со всеми. – Родственники у него есть? – спросила она. – Сестра приезжала. Из Конотопа. – Врач вздохнул. – А… улучшения не наблюдается? – Нет. Хроника. Похоже, он тут надо-олго останется, – с плохо скрытым удовольствием произнес врач. Диссертацию пишет, зуб даю, с отвращением подумал Вася. |