Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
Вася заиграл скулами, но ничего не ответил. – А если он до Москвы дойдет, а, Васенька? Он, похоже, у вас быстро бегает. – Ты, Катерина, у нас сильная. – Вася прищурился и поглядел на нее тяжелым раскосым взглядом. – Давай сходи вечерком… Может, вытолкнешь его. А боишься одна, с нами сходи. Вместе попробуем, может, и вытолкнем, вдвоем. Вместе, это, весело шагать… Друг друга надо держаться, во-от. – Это, Васенька, не мой профиль, – сказала Катюша, доставая из шкафчика голубую дулевскую чашку. – Тебя зачем на работу брали? Вот ты и работай. Хотя если попросют меня, я подключусь, это само собой, только просить не ты должен, Васенька. – Испугалась? – Вася оскалил острые, неожиданно белые зубы. – Думаешь, начальство тебя попросит, на коленях подползет, по головке погладит? Сладко начальство любить, да, Катерина? – Как скажешь, Васенька, – кротко сказала Катюша и опять придвинула к себе вязанье. – Ты меня, Розалия, дождись, – строго сказал Вася, – провожать буду. Я сейчас. Он приоткрыл плотно закрытую дверь в кабинет, протиснулся сквозь нее и исчез из виду. – А ты что стоишь? – обратилась Катюша к Розке, не знающей, куда деть озябшие красные руки, – да еще с зелеными ногтями, как упырь какой. Занялась бы чем. Розка как раз прикидывала, не пойти ли к Чашкам Петри попить чаю. Чай они заваривали правильный, со слоником, и приносили из дому салатики в майонезных баночках и бутерброды с котлетами. – Ах ты, мамочка, бедная Елена Сергеевна наша. Катюша вновь принялась за вязание и в перерывах между словами продолжала беззвучно шептать, подчитывая петли. Потом вдруг подняла голову и поглядела на Розку, весело блеснув глазами. – Вот уж неприятность так неприятность! А все почему? Ответственная ведь работа. Дело делать надо, а не с любимчиками чаи распивать. Она повернулась к Розке всем круглым телом и посмотрела на нее холодным липким взглядом: – А ты меня держись. Я к тебе со всей душой. И ты ко мне с уважением. – Ага, – невыразительно сказала Розка. – Уволиться хочешь, – проницательно заметила Катюша. – Молодая, бойкая. Наглая. Кто тебя отпустит, дуру? Раньше думать надо было. Чего молчишь? Она залезла в сумочку, достала карамельку, развернула ее, бросила в розовый рот, скатала в комок фантик. – Отсюда, милая моя, – повторила она вслед за Васей, – по своей воле никто не уходил. * * * – Это? – Петрищенко сняла очки, протерла их полой пиджака и вновь уставилась на ржавую иголку в сухой руке мальфара. – Я думала, вы о тех доносах… – Каких тех доносах? – Ну, сигналах. Лещинский мне намекал. – Ничего не знаю ни о Лещинском, ни о доносах. Хотя… – Он покосился на дверь. В соседней комнате горел свет, и было отчетливо слышно, как булькает вода в радиаторе. Проверяли систему. Петрищенко встала и плотно прикрыла дверь. – Доносами извести можно. И иглой тоже. А лучше и тем и другим. Надежней будет. – При чем тут игла? – Петрищенко почувствовала, как опять неприятно обрывается что-то внутри. – Игла была под порожком. В вашем кабинете, под порожком. У вас погано убирают. С утра убирают, кстати, или вечером? – Вечером она приходит. По средам и пятницам. – А с утра кто первым в кабинет заходит? Вы? – Ну… В общем, да. Да. – У вас в последнее время все не добре, так? Неприятности всякие. Проблемы. – У всех проблемы, – сквозь зубы сказала Петрищенко. – У всего отдела. А больше всего проблем у тех, кто с этой тварью бегал. Только те проблемы уже им не решить. – Всё вы о работе. А дома как? Мальфар по-прежнему сжимал иглу в пальцах. На безымянном она заметила перстень, вроде тех, что дети плетут себе из цветного телефонного кабеля, только проволока серебряная, что ли… – Ну… – Она встряхнулась. – В наших условиях, Стефан Михайлович, донос гораздо действенней иглы. – Не скажите. – Он слегка шевельнул пальцами, и игла, словно сама собой, сухо треснув, переломилась на две части. – Иглой босорка многое может. – Зачем ей это? Цивилизованные же люди. Но в голове ее бился кулачками и кричал тоненький панический голос. Да, да, это она, я знаю, она меня ненавидит, всегда ненавидела… Неужели она надеется на мое место сесть? У нее даже высшего образования нет, так, техникум, кто ж ей даст! Ну, работает она гладко, что верно, то верно, ни одного выговора, сплошные премии, кто ж ее всерьез принимал, почему бы не дать убогой премию, а оно вон как… Или она просто меня ненавидит, не знаю за что. Просто потому, что я – женщина и она – женщина… как будто я ей соперница в чем-то, господи! – Знал я бабку Катьки вашей. – Мальфар бросил обломки на стол и неторопливо разминал цигарку. – Сильная была. Крепкая. Но злая. Не поладила с кумом. Вроде посмеялся он над ней. Ты, говорит, смеяться любишь? Добре. Через неделю у него сын умирает. И вот на похоронах этот кум смеяться начал, смеется, остановиться не может. Сын в гробу лежит, награды на красных подушках, родственники стоят, а он смеется. И бабка, тоже Катерина, как и эта, стоит, вся в черном. И смотрит. И все смотрят. Он ей в ноги – бух! Сними, говорит, сил нет, люди же. Немножко покуражилась, но сняла. – А Катюша? – осторожно спросила Петрищенко. – Послабее, – согласился мальфар. – Ну так на вас и этой хватит. – Мне все-таки кажется, – сказала Петрищенко, – что это предрассудки. Суеверия. – Странные вы вещи говорите, Елена Сергеевна. Будто и не работаете с этими… как вы их называете? – Паразитами? Но это же совсем другое дело. – Почему бы вам их не называть, как спокон веку звали? Бесы. Демоны. Правильно будет, ото. – Не рекомендовано, – устало сказала Петрищенко. – Впрочем, какая разница? Так вы нам поможете? – Не знаю, – сказал мальфар, разглядывая перстень. – Посмотреть надо. – Вася вот придет, – заискивающе сказала Петрищенко, – посмотрите, ладно? Ну, очень осторожно. Стадион-то закрыт, даже все пивные точки рядом… СЭС и закрыла. А он там все равно ходит… – Ясно. В кабинете повисло неловкое молчание. – А вы разве из Сибири? – Петрищенко машинально двигала взад-вперед коралловый куст на столе. – Почему из Сибири? – Ну, Вася говорил, вы у них практику вели. В Красноярске. Сейчас спросит – какую практику? – А, – сказал мальфар, – я туда езжу каждый год. На могилу отца. Он там так и осел. Завел новую семью. Хотел вернуться, но не успел. Там и помер. |