Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
С той стороны круга существо тронуло подошвой мостик из палочки. – Ну же… – уговаривал Романюк. Он стоял по ту сторону игрушечного мостика и протягивал руки, и тот, другой, протянул к нему огромные темные лапы с человеческими нежными пальцами, и руки их соединились над водой «Елена», давно ушедшей в землю. – Стефан Михайлович! – крикнул Вася, но тот не обернулся. Тьма клубилась вокруг него, обнимала его со всех сторон, внутри темного облака светилась молочным светом бледная человеческая фигура, зверь и человек одновременно, он стоял на задних лапах, потом опустился на все четыре и ушел вверх. По верхушкам деревьев прошел глухой шум, порыв холодного ветра разорвал облака, и в прорехах сияли чистые белые звезды. Вася сидел внутри круга рядом с Розкой, которая дрожала и всхлипывала, свернувшись в комочек, но больше ничего не было, и только подальше, у стадиона, коротко и печально закричали солдатики от страха, и тоски, и ночной печали. – Стефан Михайлович! – еще раз крикнул Вася просто так, на всякий случай. Потом подхватил Розку, попытался накинуть ей на плечи свою штормовку, но она ударила его по руке, молча вырвалась и побежала прочь, подвернула ногу, упала, но продолжала упрямо, с ненавистью отталкивать его, тогда он поднял ее и понес; по бульвару, в подъезд, в лифт на пятый этаж, поставил около квартиры, положил ей пальцы на звонок и торопливо, не оборачиваясь, пошел прочь вниз по темной лестнице. Бульвар был пуст, и улица, на которую он свернул, была пуста, и небо было пусто, только летели по нему обрывки облаков и смутные тени. Вася поднял голову – призрачные трубы трубили над размытыми глинистыми обрывами, над морем, дикая охота летела над желтыми кронами, далеко-далеко, в сторону Дуная, в плавни, где русалки, смеясь, ловят в ладошки серебряный свет далекой звезды. Наступила настоящая осень, а за ней придет настоящая зима, голая и пустая, и все вокруг умрет и проснется снова, и только люди уйдут и не вернутся, потому что так оно заведено. и никто сильный не может этому помешать… Вася доковылял до общежития, не раздеваясь, рухнул на койку и провалился в сон без сновидений. * * * – Ты это куда собираешься? Петрищенко затолкала в чемодан теплый свитер, подумала и достала из шкафа старые черные брюки. Немного тесноваты, но ничего, сойдет. Еще она положила в чемодан махровый халат, нижнее белье, пояс с резинками и всякие другие мелочи, которые обычно таскают с собой женщины. – В отпуск. За свой счет. Или увольняюсь. Устроюсь в поликлинику терапевтом. В районку. Все спокойней. – Ты когда в последний раз больного смотрела? – поинтересовалась Лялька. – А им все равно. Врачей не хватает. – Врачей, а не чиновников. – Лялька сегодня проявляла поразительное здравомыслие. – Тебе больных не жалко? – Жалко. Но себя больше. Я поседела на этой работе, а могла бы спокойно… – Поседеть в поликлинике? Так все-таки куда ты собралась? – На полонину. Я же говорила. Съезжу на недельку. Ну на две. – Мама, – терпеливо сказала Лялька, – ты сошла с ума. – Насчет бабушки не волнуйся, я договорилась с Генриеттой. Она поживет тут. – Вот спасибо. – Ну, тебе же лучше. Сиди у своего Вовы хоть до ночи. Хоть всю ночь. Пожалуйста, кто мешает? Взрослая девка. Делай что хочешь. – Точно, с ума сошла, – сказала Лялька. – Сегодня все с ума посходили. Спорим, у тебя роман? – Тебя не касается. Может у меня быть своя собственная жизнь? У тебя есть своя жизнь? Вот и отцепись. – Сколько лет мне и сколько тебе? – А вот это уже оскорбление. Петрищенко поджала губы и захлопнула чемодан, надавив на него коленом. – Ладно, – сказала она. – Я пошла. Ты уж тут как-нибудь без меня. А завтра Генриетта придет. Если денег будет просить, не давай. Я ей заплатила вперед. – Мне оставь хоть что-то, – жалобно сказала Лялька. Она вдруг сделалась какой-то тихой и маленькой, словно ее обманули. – Проживешь как-нибудь. На стипендию, – зловеще сказала Петрищенко. – Но это же копейки… – Твои проблемы. Да, и не забудь заплатить за квартиру. Зазвонил телефон, и Лялька бросилась к нему, но Петрищенко остановила ее: – Это меня. – Она подошла к телефону, по-прежнему без улыбки, но с выражением лица человека, уверенного, что все наконец-то делается хорошо и правильно. Свет в квартире вдруг мигнул, стал совсем тусклым, так что в лампочке стала видна извитая рубиновая нить, потом опять разгорелся ярче. – Да, – сказала она. – Да… Ах это ты, Лева? Что? Что ты сказал? Хорошо, я сейчас выйду. * * * Какие-то лбы на крыльце курили и гоготали, Лева жался к стенке, маленький и растерянный, почему-то с портфелем, прижатым к груди. Она вдруг заметила, что он очень похож на Ляльку. – Да, Лева, – сказала она устало. Ну что ему от меня нужно, в самом деле? Почему именно сейчас? – Ледочка, – сказал Лева и всхлипнул. – Лева. – Петрищенко испугалась. – Лева, ты что? Не надо, Лева… Лев Семенович достал аккуратный, выглаженный платочек и утер нос и глаза. – Что там у тебя? – спросила Петрищенко, кивая на портфель. Ей вовсе не интересно было знать о содержимом портфеля, просто хотелось, чтобы Лева отвлекся. – Дис-сертация, – сказал Лева и опять заплакал. Он плакал и трясся, сползая по грязной стенке, и Петрищенко стало совсем страшно. – Ну что ты, – сказала она и как маленького погладила его по голове. – Что ты! Ну перестань. – Герегу переводят во Владивосток, – сказал Лева, всхлипывая. Платок он так и держал в руке, комкая его и утирая им слезы. – Ну так… хорошо? – неуверенно сказала Петрищенко. – Ты же этого хотел? – Я не этого хотел, – сказал Лева и вцепился ей в рукав. – Я не этого хотел. Это все она, она… Зачем, Лена, ах, зачем? – Что зачем? – спросила Петрищенко тихо. Подростки прекратили гоготать и смотрели на них, вполголоса переговариваясь сквозь зубы, потом, как по команде, повернулись и пошли прочь. Они остались вдвоем, тускло светила лампочка над крыльцом, забранная защитной решеткой. – Панаев – ты же знаешь, он дружил с Панаевым. – Да, – механически ответила Петрищенко. – Все знают. Они семьями дружат. Поэтому на Герегу управы и не было. – Панаев, – повторил Лева жалобно. – Его сняли? – удивилась Петрищенко. – Панаева сняли? Да быть не может! – Нет-нет. – Лева мелко затряс головой, словно раздражаясь на ее, Петрищенко, непонимание. |